Витенберг кивнул.

– Простите, что перебил вас. Вы начали излагать основные положения существования фирмы.

– Да. Капитал мой. Но при моей занятости как уполномоченного рейхскомиссариата Остланд я не имел возможности заниматься организацией дела. Нужна была твердая хозяйская рука. И выбор пал на Гертруду Копф.

– Почему?

– Она - немка, знающая местные условия. Владеет русским. Абсолютно лояльна и безукоризненно честна. Согласитесь, это не мало. Она обижена большевиками. Мы освободили ее из тюрьмы.

– Уголовное дело? - поинтересовался Витенберг.

– О нет. - Доктор Доппель позволил себе скупо улыбнуться. - Она ни в чем не замешана. Ее арестовали только за то, что она немка. Потенциальный враг. И содержали в ужасных условиях. Она родилась здесь, в Берлине. В семье артистов цирка. И сама выступала на арене. В тысяча девятьсот двадцать седьмом году, заметьте, наше великое движение еще только начиналось, она гастролировала в России. Влюбилась там в акробата, некоего Ивана Лужина. Осталась и вышла замуж. У нее двое детей, мальчики, близнецы. Одного из них, с ее искреннего согласия, я взял на воспитание. Служба безопасности проверяла ее. И неоднократно. Это - настоящая немка по рождению и психологии. Преданная делу фюрера.

– Вот как, - обронил Витенберг, и не понять было, соглашается он или сомневается.

– Под ее руководством фирма процветает, - добавил Доппель. - Офицеры чрезвычайно довольны.

Витенберг достал из ящика стола папку, открыл ее и положил перед Доппелем две вырезки из русских газет. Это были указы о присвоении звания Героя Советского Союза младшему лейтенанту Ивану Александровичу Лужину. Один подлинный, другой с впечатанным словом "посмертно".

– Да, это моя инициатива, - вздохнул Доппель, - мол, что поделаешь, иногда приходится идти на уловки. - Хотелось окончательно отрезать фрау Копф от всего русского. Она любила мужа. Это был мостик. Мы его сожгли.

– Значит, вы все-таки сомневались в Гертруде Копф?

– О нет, господин Витенберг. Это была чисто профилактическая мера.

– И она оказалась действенной?

– Безусловно.

– Вы совершенно уверены, что фрау Копф не знает, что ее муж жив?

– Совершенно. За ней наблюдал штурмбанфюрер Гравес, начальник службы безопасности в Гронске. Фрау Гертруда ни разу не дала ему повода сомневаться в своей лояльности. Он может подтвердить это.

Витенберг покачал головой, словно сомневался и в штурмбанфюрере Гравесе.

– Скажите, господин доктор, вы покинули Гронск двенадцатого июня?

– Да. Именно двенадцатого июня.

Доппель насторожился. К чему клонит Витенберг?

– Вы не заметили ничего особенного в поведении фрау Гертруды или кого-либо из ее окружения? Ведь у нее были свои люди, друзья, служащие.

– Да. Безусловно. Ничего особенного. Правда, она была несколько возбуждена, в связи с отъездом своего сына Пауля вместе со мной в Берлин.

– Она не хотела этого отъезда?

– Нет-нет, она охотно отпустила его. Он даже переселился ко мне. Но в последний день убежал.

– Убежал?

– Да. К маме. В сущности, он еще мальчик. Пятнадцать лет. Он испугался разлуки, хотя мечтает стать бригаденфюрером.

– Похвальная мечта. Значит, ничего особенного в тот день вы не заметили. А накануне?

– Ничего. Все шло своим порядком.

– Господин доктор, а почему вы покинули Гронск именно двенадцатого?

– Я бы уехал раньше, но задержался мой преемник. Пока передавал дела.

– А позже?

– Доктор Розенберг торопил.

Витенберг поднялся и прошелся по кабинету.

Доктор Доппель следил за ним взглядом, выражавшим понимание и готовность отвечать на любой вопрос. А сам думал: "Куда он клонит? Вопросы не относились к делу о хищении продовольствия. При чем здесь Гертруда? Или он расставляет ловушку? Такое впечатление, что он знает что-то, чего не знаю я".

Витенберг остановился у стола, побарабанил пальцами по столешнице, оклеенной зеленым сукном. Звук был мягким, едва уловимым.

– Доктор Доппель, когда вы последний раз получили корреспонденцию из Гронска?

– Ни разу. Это меня начинает тревожить.

Витенберг посмотрел на него в упор.

– Значит, вы ничего не знаете?

– Не понимаю, о чем вы, господин Витенберг…

"Так я и предполагал, что он знает что-то, чего не знаю я".

Витенберг снова сел за стол, порылся в папке и положил перед Доппелем фотографию. Стена. Окна без стекол. Сорванные рамы. Между оконных проемов зияет брешь. Торчат неровные кирпичи.

– Не узнаете?

– Н-нет…

– Это стена ресторана вашей гостиницы.

Доппель непонимающе посмотрел на Витенберга, потом перевел взгляд на фотографию.

– А это что? - он ткнул пальцем в пролом.

– После вашего отъезда двенадцатого июня, в двадцать один час неизвестными лицами произведен взрыв в ресторане. Погибло много наших людей. В том числе бригаденфюрер Дитц.

– Боже! - только и смог произнести Доппель. Во рту и в горле стало сухо, язык словно распух. - Разрешите глоток воды, - добавил он, не узнавая собственного голоса.

Витенберг кивнул. Доппель услышал за спиной бульканье, подошел невзрачный человек со стаканом. Доппель выпил воду залпом. Рука тряслась.

– Боже! - повторил Доппель.

– Наши люди ведут расследование на месте. А я вынужден был побеспокоить вас здесь.

– Боже, какое несчастье! - И внезапно Доппель сообразил, что и он мог оказаться в ресторане, не покинь Гронска днем. У него непроизвольно вырвалось: - Ведь и я мог быть там!

– Вот нас и интересует, почему вы уехали днем двенадцатого?

Доппель уже жалел о вырвавшихся словах и сердился на себя за несдержанность. Лучшая оборона - наступление, поэтому он спросил прямо:

– Вы подозреваете меня?

– О нет, доктор Доппель. Просто требуется распутать маленький узелок, который завязался сам собой. Мы с вами его распутаем.

– А Гертруда… фрау Копф жива?

– Да. Она не пострадала.

– А штурмбанфюрер Гравес?

– Застрелился. При весьма странных обстоятельствах. Застрелился не сразу, а прошел сначала в комнату, где находилась фрау Копф. И там застрелился.

– Вы подозреваете фрау Копф?

– Мы подозреваем всех, - жестко сказал Витенберг. Он уже не улыбался.