– Разрешите откланяться, фрау Гертруда.

– Всего доброго, господин фон Ленц.

Она не протянула ему руки.

Он поклонился, пошел к двери, открыл ее, но, словно что-то вспомнив, вернулся:

– Кстати, фрау Гертруда, не подскажете ли, где можно починить замок чемодана?

– Что? - оторопело спросила Гертруда Иоганновна.

– Я спрашиваю, не подскажете ли, где можно починить замок чемодана?

Не может быть… Чопорный обер-лейтенант Фридрих фон Ленц!… Совпадение?

Обер-лейтенант ждал.

Она заставила себя улыбнуться:

– В этом городе проще купить новый чемодан.

Фон Ленц кивнул и тихо сказал по-русски:

– Вот и хорошо. - Перешел на немецкий: - Вам, наверно, очень трудно?

Гертруда Иоганновна смотрела на обер-лейтенанта растерянно. Все так неожиданно, даже невероятно! Он улыбнулся.

– Вы думаете, мне просто принять вас за то, что вы есть на самом деле?

– Трудно, - тихо ответила Гертруда Иоганновна.

Он понял, что она ответила на первый вопрос.

– А я даже не немец по происхождению. Кончил немецкое отделение университета. Как мое произношение?

– Безукоризненно.

– Но чего это стоит!… Вы ведете себя очень правильно. Товарищи вами довольны.

– Но я ничего еще не сделала!

– Вы сумели сделать главное. Стать тем, чем вы стали. Эта война долгая. Ваша задача - оставаться фрау Копф. Товарищи вас найдут сами. В крайнем случае обратитесь к владельцу слесарной мастерской Захаренку. Конечно, под удобным предлогом. Вы эту мастерскую должны знать.

Гертруда Иоганновна кивнула.

– Пароль: "Не найдется ли у вас трех спиц для дамского велосипеда?" Ответ: "Смотря какой марки велосипед". Ответ: "Пензенского завода". Запомнили?

Гертруда Иоганновна снова молча кивнула.

– Остерегайтесь Гравеса. Он большой подлец. И берегите себя. Впереди тяжелая борьба. Позиция, которую вы заняли, ключевая, говоря языком военных. А мы все теперь военные. Штатских нет. - Он улыбнулся. - Ну, прощайте, фрау Гертруда. Мне было очень приятно познакомиться с вами, - обер-лейтенант взял ее руку, склонился к ней и поцеловал. - Прощайте.

– Прощайте, господин обер-лейтенант. И спасибо.

Он обернулся в дверях:

– Советую: не забудьте пожаловаться на мое нахальство штурмбанфюреру Гравесу. При случае.

Полк стоял на Красной площади.

Утро было холодным. В хмурое серое небо из-за белых крыш выскакивали юркие патрульные "ястребки", проплывали с гулом под самыми тучами и исчезали за другими мокрыми крышами. А гул оставался, далекий, невнятный.

И если бы огромный, полуопустевший, ощетинившийся противотанковыми ежами и надолбами настороженный город вдруг остановил свое напряженное движение и замер на минуту, он понял бы, что глухой гул - артиллерийская канонада, отзвук недальнего отчаянного боя за Москву.

Иван Александрович Лужин стоял во второй шеренге. Лицо его, как и лица его товарищей, было суровым и сосредоточенным.

Длинные разверстые пасти репродукторов разносили по площади негромкий голос Верховного Главнокомандующего.

Выстроившиеся на площади красноармейцы напряженно вслушивались.

"…Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта…"

Ивану Александровичу привиделся Смоленск… Обожженные развалины. Смрад и дым. Черный, коричневый, сизый дым, от которого никогда, кажется, не откашляешься.

Резкий короткий вой мин. Тоскливый, протяжно нарастающий стон авиабомб, несущихся к земле. Захлебывающиеся от ярости пулеметы. Треск. Пальба. Голос человеческий, как стрекот кузнечика на фоне грома мчащегося поезда.

Товарищи падают и снова подымаются. А иные остаются лежать на взрытой, израненной земле, и опаленные солнцем и боем лица их заливает восковая желтизна.

А серые волны фашистов накатываются и накатываются. Скрежещут гусеницы танков. Пушки выплевывают огонь. Вот окутался вонючим дымом один танк. Другой. Третий… Серые фигуры автоматчиков ломаются, падают. И тоже остаются лежать.

Здесь дерется полк Зайцева. Здесь фашистам не пройти. Они споткнулись и шлепнулись мордой о горящий Смоленск. И может быть, впервые поняли, что блицкриг не получился. Нет. Не получился.

"…Три четверти нашей страны находились тогда в руках иностранных интервентов…" - звучало из репродукторов…

"О чем это?" - подумал Иван Александрович, ошеломленный видением боя, таким ясным, словно это было не три месяца назад, а только что. Сообразил: "О восемнадцатом…".

"…В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов…"

С десяток фашистских танков замерли перед окопами черными коптящими факелами. Между ними земля сера от мундиров мертвецов. Старшина Линь снял каску, утер рукавом пот и копоть со лба. Сказал:

– Маленькая передышка. Как у вас в цирке объявляют?

– Антракт! - произнес Иван Александрович шпрехшталмейстерским голосом.

Рядом раздался странный шлепок.

Старшина дернулся, посмотрел недоуменно на Лужина, будто намеревался спросить о чем-то, да забыл о чем, и медленно стал валиться набок.

Иван Александрович подхватил его обмякшее тело. Со лба по щеке старшины на гимнастерку стекала густая розовая струйка крови.

"…Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как двадцать три года назад. Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?"

Старшина Линь так и не узнал, кто у него родился: сын или дочь? Но кто бы ни родился, этот маленький человек должен жить свободным на свободной земле. Ради этого пал его отец под городом Смоленском.

"Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы… как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на нашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!"

Что-то распирало грудь, рвалось наружу. Какая-то сила сделала тело легким. Казалось, вот-вот оторвешься от земли и полетишь над площадью гордой птицей.

Иван Александрович покосился на соседа, молодого, еще не обстрелянного красноармейца с розовыми от холода и возбуждения щеками. Глаза его сверкали решимостью, пальцы крепко вцепились в автомат.

Прозвучала команда. Грянул оркестр. Батальоны пошли мимо Мавзолея.

Иван Александрович старательно и вдохновенно печатал шаг. Ему казалось, что та самая сила, которая сделала легким тело, двигает им сейчас. И соседями по шеренге, и впереди идущими, и идущими позади. Без нее, без этой силы, не было бы строя, не было бы полка.

Она, эта сила, сцепляла тела, как магнит железную стружку, заставляла сердца биться в унисон, сматывала души в один живой упругий клубок. И душа старшины Линя была здесь.

И души всех, кто полег в сражениях от границы почти до самой Москвы.

"Это, наверно, и есть бессмертное великое братство. Его не сломать, не разрушить, не уничтожить, пока жив хоть один брат", - подумал Иван Александрович.

Полк прошел Красной площадью и повернул на набережную Москвы-реки.