И когда все раздашь - готовь. Сытно, вкусно и разнообразно.
В убойном цехе про столовую редко говорят, она их не интересует, далеко, пешком не дойдешь, ехать не на чем. Здесь, под куриный супчик разговоры идут о барахолке, тем более сегодня, в понедельник, после выходных, когда кто-нибудь, если и не купил даже ничего, но сходил, полюбопытствовал. Ахают да охают все, а говорят о тряпках больше молодые, те непременно в входные на толкучку наведаются.
- Туфли ты зимой за двести не взяла, пожалела, так теперь они по пятьсот.
- Врут!
- Да, что врут. Я сама ездила. Видела. Сапоги взять хотела финские, так они по девятьсот, у меня столько нет.
- А к зиме они по чем будут?
Елена Степановна Маркова сидела с краю стола, в разговор не вмешивалась, все думала о своем, да невольно слышала и то, о чем говорят другие.
Если подзанять и девятьсот рублей за сапоги отдать, на что потом жить, на что семью кормить? Но сапоги - разве это роскошь в нашу-то зиму, когда морозы за тридцать? А каково девчатам, у кого и мужа нет и дите есть? Как свести концы с концами? А ведь купят. И голодом будут сидеть. Что потом удивляться, что здоровья у них нет?
- В субботу все магазины объездила, думала, конец месяца. Ничего!
- Да что ты захотела - в магазине. Там схвачено все!
Да уж, в магазинах совсем голо стало. Леше неделю посылку насобирать не могла: ни конфет никаких, даже карамелек, ни вафель, ни печенья. Сунулась к Гуловой - в кои-то веки попросить решила, так куда там, облаяла буквально, ходите тут все. Когда она к ней ходила? Ради себя в жизни не унижалась. Но как же сыну ничего не послать?
Что сапоги - брюки, простые мужские брюки - двести пятьдесят. Как Лешку одевать? Господи, сыночек, ты только возвращайся. Купим, машину продадим, а все тебе купим.
К магазинам, если там выкинут что - не подступишься. Молодые парни всех расшвыряют, все скупят, потом на базаре перепродают втридорога. А вокруг города, говорят, контейнеры с грузом стоят, разгрузить некому, продукты портятся. Говорят, позавчера несколько тонн копченой колбасы закопали, испортилась. И тысяча причин, как у Иванюты с Фридманом. Ну, кому это нужно магазины пусты, люди злы, а продукты гниют?
А девчонки не унывают.
- Вчера на видик ходила...
- И мы пошли. Тьфу, зараза такая, как он девчонку...- встревает в девичий разговор пожилая Мария Даниловна Лучко, ей давно пора на пенсию, да на шее у нее дочь непутевая без мужа и трое внучат.
- Ну, какая она девчонка? - отмахивается Глашка, самая юная и языкатая.
- Так она же стонала, - не сдается Мария Даниловна.
- Ой, - стонут девчонки, - да она же балдела, тетя Мань. Ну, ты даешь. Бедный твой Лучко.
- А какой он, - это уже о герое фильма, - пижон заходит и в кедах бац на постель. А кеды белые с красным, и такие чистенькие. Как новенькие. По каким улицам он ходил?
- А как она его сексу учила...
- Да, ну ее с ее ученьем. Без нее соображаем. Вот как она его кормила: раз-два, какие-то баночки, скляночки, две минуты - и уже салатик, и ничего не резала, не шкварила, не чистила. И полный стол еды. Вот пожить бы так, ну, хоть недельку. А то часами торчишь у этой плиты. А в выходные - так вообще весь день.
- И никаких рожек. Мясо на палочках, как шашлык. И минута - и все горячее. Меня бы на такую диету, я бы королева Марго была.
- Девочки, а как она убирала, раз - и нет ничего, в какой-то пакетик сложила и выбросила, ничего не мыла, и кастрюли не драила.
- Так они же едят из пластика да бумаги. Удовольствие. Я бы так не хотела.
Кто-то включил телевизор - там президент. Елена Степановна от неожиданности вздрогнула. А он - все тот же. Те же жесты и слова одни и те же: "все идет, как надо... мы перешли рубеж". Кажется, он единственный в стране, кто доволен итогами съезда. Костюмчик - добротный, и, небось, не с барахолки. Так и кажется, что поет телевизор голосом незабываемого Отса "Как чужд я вам и как далек". Что они, песчинки, в глобальных планах правительства? Разве увидишь их беды, разве почувствуешь их боль из бронированного автомобиля? Елена Степановна раздраженно отвернулась от экрана. Кашпировского бы лучше показали. Вот ему люди верят. Ну, почему мы всегда кому-нибудь верим? Ведь сколько столетий вдалбливали: "Не сотвори себе кумира".
Сколько их, этих правителей всех размеров и калибров перебывало на ее памяти на фабрике. С таким озабоченным видом вышагивали. Кто в край ни приедет, все, как на экскурсию, в совхоз "Красный луч", на свинокомплекс и к ним, на фабрику - передовые предприятия, краснознаменные. Да сколько же их можно изучать? Хоть бы один из них с парадной дорожки свернул да заехал в соседний совхоз - не передовой, обычный, где люди живут во времянках, как, небось, и крепостные не у каждого барина жили, а во флягах с молоком черви размножаются. Куда там. Они и здесь, на фабрике не заблудятся. Еще ни один из них в убойный цех не заглянул. Идут дружно во вторую бригаду, где к их приезду и газеты свежие подвезли, и сауна показательная топится. Не хотят они знать правду, вранье все это, просто игры свои все играют с народом. Как она устала от всего. Лечь бы да не проснуться... Ну, что за чушь в голову лезет? Лешеньке надо помогать.
Как она во все верила! Бригадиром на птичнике была - все у нее было: деньги, слава, путевки, в состав Крайкома партии выбрали, на ВДНХ посылали. Работа тяжелая, ничего не скажешь, когда птицу бракуют, из клеток достают, она свою смерть чует, до костей руку проклевывает. Но зато и заработки. Пусть она в президиумах как гость сидела, иногда и выступала, так речь ей заранее писали, объясняли, что сказать да зачем. Но какой почет был, какое уважение. А здесь что? Надо было поднимать отсталое хозяйство - и она пошла. Если не она так кто? Вот и все ее привилегии как коммуниста. Да и в партию за что приняли, да и не то что приняли, а предложили вступить - работала без нареканий, не прогуливала, не пьянствовала, не воровала, то есть за забор кур не выносила, если надо - выписывала в бухгалтерии, ей всегда директор навстречу шел, продавал, как своей, по невысокой цене. Да еще взносы столько лет платила. И раньше была безотказная, а тут уж и вовсе ни от чего отказаться не могла. Надо - идет дежурить в дружину, надо - идет дежурить в агитпункт, любые выборы она в избирательной комиссии. Сколько времени ухлопала на... этих! А теперь, выходит, это она страну до ручки довела... Ну, ладно, у нее здесь бабы, они поорали и уже, кто свиней держит, несут сало: "пошли своему солдатику". А мужики! Николай вчера даже ужинать не стал. Так ему в мастерской мужики выдали, что... словно он член политбюро, и это у них дома повар да горничные. А за что его в партком избрали? За то, что руки золотые, и работал за двоих за одну зарплату, и не пьянствовал.
Сейчас, когда от сына из армии третий месяц не было письма, Елена Степановна жизнь видела, как сцену, где яркие софиты выхватили отдельные атрибуты. Всю жизнь она свято верила, что во все времена русские парни, жертвуя собой, спасали мир. А теперь отовсюду кричат "оккупанты". И ее Лешка в Армении оккупант? Это ему нужны армянские земли? Это он с них золото будет в швейцарском банке хранить? Или ей, матери его, они нужны?
Зачем легли наши парни на Даманском, если теперь там китайцы пасут коров? Сколько русской крови пролито в Крыму... И раздольная русская земля стоит неухоженная, чахнет...
Дети гибнут "за Родину", а судьбу Родины решают те, кому страна ничем кроме боли да позора не обязана.
Елена Степановна развернула газету, забытую кем-то на столе, и отпрянула от газетного листка: "Мы должны отдать последнюю рубашку, чтобы спасти союз". Кто "мы"? Это вы там, сытые хапуги, что-то отдадите? Нашими руками? Это для вас сын мой единственный - рубашка поношенная, которую и выбросить не жалко? Народ для них ("они" - были все, кто приходил неведомо откуда неведомо как и творил в стране неведомо что), народ для них песок, они строят из него неведомо что и неведомо как, строят грандиозные замки и башни и крепости, а те на другое утро смывает первая же волна.
