Едва только твердь ушла из-под ног, как моего предка обуял ужас, невольно передавшийся и мне. Оказывается, Шлыг не только не умел плавать, но еще и страдал водобоязнью, что, впрочем, было характерно для большинства его соплеменников. Тут я действительно допустил промашку, понадеявшись на себя (ведь как-никак с пяти лет в бассейн ходил). Но тело, принадлежавшее предку, не имело моторных навыков плаванья, а голая теория, содержавшаяся в моем сознании, помочь здесь ничем не могла. Это то же самое, что самостоятельно научиться ходить С первого раза никогда не получится. Но в моем положении первый раз мог оказаться и последним.
Скоро оба берега – и далекий правый, и близкий левый – исчезли из виду. Течение все усиливалось, да вдобавок еще появились водовороты. Косяк, быстро сносимый вниз по реке, уже не мог держаться сообща. Началась паника, для животных еще более губительная, чем для людей.
На моих глазах захлебнулся волной и камнем пошел на дно жеребенок, а одна из взбесившихся кобылиц утопила другую. Похоже, что я втравил в опасную авантюру не только предка, но и этих покорных человеческой воле животных. Кто бы мог подумать, что в разгар жаркого лета здесь будет такое бурное течение! Хорошо хоть, что в европейских реках не водятся крокодилы и пираньи.
Скоро стал сдавать и Буся, от которого сейчас целиком и полностью зависела моя жизнь. Прежде он энергично греб всеми четырьмя ногами, а теперь все чаще отдавался на волю волн. Постепенно слабел и я. Вполне вероятно, что будущего победителя Минотавра ожидала совсем иная участь – темное речное дно, траурные ленты водорослей и стаи рыб в роли могильщиков.
Но все обошлось. Река нас едва не погубила, она же и спасла, внезапно заложив крутой вираж влево. Течение вынесло уцелевших лошадей к правому берегу, как по мановению волшебной палочки вновь появившемуся в поле зрения.
К сожалению, до обширной отмели, сплошь усыпанной раковинами-перловицами, добрались только половина лошадей и один-единственный жеребенок. Неужели смерть этих безвинных созданий была заранее предусмотрена историей? Или причиной всему лишь моя преступная опрометчивость?
Что же будет дальше? Потяну ли я тяжкий груз, который так неосмотрительно взвалил на себя? Или рухну под тяжестью чужих страданий, невольным виновников которых мне предстоит стать? О-хо-хо, раньше надо было обо всем этом думать…
Я позволил поредевшему косяку восстановить силы, запасся кое-какой провизией (в основном рыбой и раками, которые еще вчера сами могли запросто полакомиться моей плотью) и сквозь дубравы двинулся на юг, спрямляя путь везде, где это только было возможно, и лишь изредка возвращаясь к речному берегу.
Чудесные это были леса, скажу я вам, не чета какому-нибудь дремучему ельнику – чистые, светлые, почти лишенные подлеска и бурелома. В грядущих временах такой красоты, наверное, уже не встретишь.
В пути я старался не забывать об осторожности, хотя опасался вовсе не диких зверей, а следов, оставленных пешими или конными людьми. На чужой территории нужно быть готовым ко всяким неожиданностям.
А люди, между прочим, сюда наведывались, пусть и изредка. Несколько раз я натыкался на обширные поляны, ныне заросшие папоротником, но прежде явно имевшие знакомство с сохой и мотыгой, видел полусгнивший частокол, окружавший давнее пожарище, а однажды даже обнаружил бронзовый топор, глубоко вросший в древесину старого дуба.
Спустя дней десять, когда, по моим самым скромным прикидкам, позади осталось километров пятьсот, я стал забирать дальше к западу, чтобы стороной обойти пороги, поблизости от которых, словно гиены возле падали, рыскали отряды степных разбойников.
Вот когда я пожалел, что не выучил карту Евразии назубок. Ну, допустим, дойду я до моря. А куда податься потом – в Крым, в Керчь, в Колхиду? Я, блин, даже не помнил, в какое именно море впадает Днепр – в Черное или Азовское. Да Днепр ли это вообще? Кажется, на Урале и Днестре тоже имеются пороги. Короче, полный мрак.
Дубравы между тем стали редеть, и вскоре вокруг снова потянулась ковыльная степь, но уже не ровная, как ладонь, а холмистая, сплошь изрезанная глубокими сухими оврагами. Устроить здесь засаду было проще простого.
Ночью, отпустив лошадей пастись, я не зажигал костра и спал, как говорится, «вполглаза», а днем пристально всматривался в каждую подозрительную точку на горизонте.
По моим подсчетам, море находилось уже близко, и в самом скором времени должны были появиться первые его приметы – свежий солоноватый ветер, огромные стаи водоплавающих птиц, заросшие тростником лиманы.
Эх, встретить бы добрых людей и разузнать у них кратчайшую дорогу к прибрежным торжищам. А еще лучше – нанять проводника. Да только где они – эти добрые люди? Тут надо глядеть в оба, чтобы на злых не нарваться.
Временами казалось, что я безнадежно заблудился. Куда ни поедешь – одни и те же овраги, похожие друг на друга, как могильные рвы на братском кладбище, одни и те же купы деревьев, почти не дающих тени, одна и та же выжженная солнцем степь, где все проблема – и глоток воды, и клок травы.
Поэтому, увидев, что ко мне быстро приближается туча пыли, я сначала даже обрадовался (заблуждение, простительное разве что романтическому юнцу, злоупотребляющему Буссенаром и Майн Ридом, а отнюдь не скитальцу во времени, уже который месяц пребывающему в шкуре полудикого кочевника).
В полуденный зной, когда в дремоту впадают даже непоседы-суслики, скакать так резво могли только верховые лошади, понукаемые хозяевами, – это я осознал через восприятие предка, в подобных делах весьма искушенного.
Было бы глупо надеяться, что неизвестные всадники спешат сюда, дабы выразить мне свое глубокое почтение и заодно одарить хлебом-солью. Намерения у них были явно недружелюбные. Еще хорошо, если только ограбят, а то, глядишь, и жизни ненароком лишат. Нет, надо сматываться, пока не поздно.
Я немедленно самоустранился, дав предку полную волю, и он во весь опор погнал косяк на северо-восток, где в случае удачи можно было затеряться в колючих зарослях акации. Вслед нам раздались визгливые вопли, и в небо взлетели стрелы, выпущенные скорее для острастки. Все это окончательно прояснило намерения чужаков.
Уж и не помню, сколько времени длилась эта бешеная скачка. Всем хорош был верный Буся, вот только особой резвостью не отличался, а пересаживаться на свежую кобылицу не имело смысла – все они были необъезженными.
Преследователи тем временем постепенно приближались. На их стороне было немало козырей, а один из самых главных – прекрасное знание местности. Вскоре отряд разделился – пока одна часть продолжала гнать нас вдоль кромки оврага, другая пустилась наперерез.
В этой почти безвыходной ситуации Шлыг повел себя весьма здраво. Бросив косяк на произвол судьбы (не до жиру, быть бы живу), он заставил Бусю нырнуть в овраг.
Скорее всего это была единственная возможность спастись, но увы – нас преследовали опытные охотники, истинные мастера своего дела. Причем поднаторевшие не только в ловле зверей, но и людей. Вдоволь погоняв по изгибам оврага, меня окружили со всех сторон. Сопротивляться не имело смысла – с таким количеством врагов мог, наверное, справиться только легендарный киммериец Конан-варвар.
Меня даже не стали спешивать, а лишь обезоружили и взяли на аркан. Другой аркан накинули на Бусю, уже едва державшегося на ногах.
Всадники, окружившие меня, были чернобородыми и смуглолицыми, чем-то похожими на цыган. Несмотря на жару, они носили длинные кожаные куртки, обшитые на груди и плечах бронзовыми бляхами. Вооружение их состояло из длинных мечей, двурогих луков и копий.
Но больше всего меня поразили кони разбойников, вернее, их сбруя, состоявшая из намордника, бронзовых удил с двумя поводьями, деревянных стремян и толстой попоны, заменявшей одновременно и седло, и потник. Это был уже совершенно другой уровень цивилизации.
Некоторое время мы оставались на месте, дожидаясь, пока посланные во все стороны всадники соберут разбежавшихся кобылиц, а потом отряд шагом тронулся на юг. Я оказался в самых последних рядах, то есть там, где от пыли нельзя было продохнуть. Чихал не только я, но и Буся. Где вы, родимые степи, обильные холодными ручьями и сочными травами.
