По смерти отца С. Н. решил ликвидировать свою квартиру (в Старо-Конюшенном пер.), где жил много лет, и переехал на Пресню (Б. Кудринская, д. Эйлер), чтобы жить со своей матерью. Отсюда он писал Б. Н. Чичерину:
"Теперь мы переехали на Пресню, где принаняли нижний этаж. Я поместился в кабинете отца, который остался в прежнем виде со всеми портретами и мебелью. Все напоминает его, минутами как будто его походку слышишь. Я рад, что с мама, тоскливо бы было ей остаться почти одной в доме после того многолюдства и шума, который в нем был всегда".
Но - увы, не долго длилась эта совместная жизнь. 4 марта 1901 г. скончалась сестра С. Н. Антонина Николаевна Самарина, а 20 дней спустя и сама княг. София Алексеевна, не пережившая смерти дочери. Эти тяжелые удары один за другим сильно потрясли и расшатали здоровье Сергея Николаевича.
В августе 1901 г. он тяжко заболел воспалением печени и закупоркой желчных путей. Страдания были такие жестокие, что стоны его раздавались во всем доме, и доктора (Лечил его Подольский, врач Савинский и из Москвы на консилиум приезжали д-р Фохт и Руднев, которые предполагали нарыв, что оспаривал Савинский, и оказался прав, о чем мне впоследствии рассказал д-р Руднев.) предполагали у него нарыв в печени, но, слава Богу, дело обошлось без нарыва, опасность миновала, и он стал поправляться, чему способствовала необычайно сухая и теплая осень. Физически все-таки он сильно сдал за этот год, но духом был бодр. У С. Н. была черта, которую он в {62} себе ценил, приписывая ее семейному свойству, особой "п p у ж и н ч а т о с т и" Трубецких, как он часто говаривал:
"Чем больше на хорошую пружину нажмешь, тем более она тебе наддаст".
И, действительно, в самые тяжкие минуты своей личной жизни С. Н. развивал особую энергию творчества, и лучшие страницы из-под его пера выходили именно в такие моменты отрыва от угнетавшей его действительности.
Вера в живую человеческую личность и ее неумирающую сущность всё жизненнее и сильнее проникала его сознание при каждой утрате.
"В каждой личности есть нечто свое, нечто незаменимое, индивидуальное, нечто такое, что в словах не высказывается и в отвлеченные формулы не укладывается, - писал он по поводу смерти Михаила Сергеевича Корелина. - И чем крупнее личность, тем сильнее это чувствуется и сознается. Если есть в человеческом сознании какой-нибудь корень или основание для общераспространенной веры в бессмертие личности, в бессмертие человеческой души, то его следует искать в том чувстве, которое мы испытываем при потере людей, которых мы особенно чтим, любим и ценим, в сознании того совершенно неразложимого, безусловно ценного для нас нравственного "нечто", составляющего живую личность человека, того "нечто", которое никоим образом не может разрешиться для нас в "ничто"...
"Чем глубже познаем мы высшие духовные возможности человека, чем интимнее и глубже мы любим и познаем человеческую личность, - писал он, тем более проникаемся мы сознанием ее безотносительной божественной ценности, той умной красоты ее, которая как бы видение открывается взору любящего и запечатлевает собою человеческую {63} личность (См. собр. соч. т. I, "Памяти В. П. Преображенского".). От глубины, интенсивности этого сознания и зависит вера в бессмертие ("Вера в бессмертие" (памяти Н. Я. Грота). Собр. соч. т. II.).
Тот, кто увидел "образ Божий" в человеческой личности, не верит ее уничтожению, не верит смерти и самой физической смертью человека приводится к признанию бессмертия его духовной личности. Когда умирает открывшаяся нам, понятная, любимая, чтимая нами личность, смерть ее ощущается нами, как невыносимое противоречие и неправда, и перед нами становится вопрос, чему верить больше - материальному факту тления, видимого уничтожения, или же свидетельству нашего нравственного сознания, для которого личность остается нетленной в своей воспринятой, испытанной, пережитой нами духовности, в своей потенциальной - или осуществляющейся божественности, нами изведанной? Это вопрос, на который наука не может дать ни положительного, ни отрицательного ответа, вопрос, который не может найти окончательного решения и в области умозрения, посколько оно имеет дело с отвлеченными мыслимостями или идеями. Это вопрос веры, решаемый нами в зависимости от нашего личного духовного опыта; здесь никто не может сказать за другого да или нет, потому что ценно и действительно здесь лишь внутреннее убеждение, в котором заключается и самое знание".
Говоря о нравственном или духовном опыте, С. Н. разумеет простую, непосредственную уверенность, являющуюся в результате интимного нравственного познания личности и веры в личность, как например:
"Платон не мог не верить в бессмертие Сократа"...
{64} "Эта вера в личность может быть сильной и непосредственной независимо от других наших верований, и она может быть осмысленной и философский оправданной... Но не философия, однако, дает ей высшее и конечное основание, поскольку отвлеченное знание здесь явно недостаточно и удовлетворить нас не может, даже, если б оно являлось нам вполне убедительным: вера требует действительности, а не мыслимости и возможностей. Ей недостаточно убедиться в "высших возможностях" человека, она требует их реализации. И вот почему конечное и абсолютное внутренне-последовательное выражение веры в бессмертие мы видим в христианстве, религии Богочеловека, которая признает не потенциальное только, а осуществленное, актуальное единство божеского и человеческого в лице Иисуса Христа, как живое откровение, в котором всякий, вступающий в общение веры, убеждается путем личного нравственного опыта, личного сознания.
Здесь для действительно верующего, Христос не может быть призраком, не может выражать собой и отвлеченную идею жизни, - той безличной жизни, о которой говорят иные моралисты, в которой, в сущности, никто и ничто не живет, а все личное умирает. Это - живая и бессмертная личность, "Начальник" той жизни, в которой "все живо", в которой упраздняется смерть и тление, жизнь полная, которая есть воскресение. И тот, кто "познал" Христа - познает его не отвлеченно, а интимно, духовно, как личность, тот верит в Него, верит не как в призрак, и не как в идею или догмат, а верит, как в личность и в этой вере имеет норму и основание веры в действительную личную бессмертную жизнь"...
"Вера в бессмертие", - тема, над которой постоянно работала мысль С. Н. в последние годы его жизни, и на которой отдыхала его душа в минуты {65} невообразимой суеты вокруг него даже и в 1904 г. Посвящалась она памяти Н. Я. Грота по следующему поводу. Однажды, во время ужина в товарищеском кружке, после одного из заседаний Психологического Общества спорили много и долго: речь шла о бессмертии души. Под конец кто-то предложил поставить вопрос на баллотировку: голоса разделились, и бессмертие прошло большинством одного голоса. Это, разумеется, не мешало спору возобновляться, и как-то Николай Яковлевич Грот предложил даже устроить конкурс, на эту тему. "Когда меня не будет, - говорил он горячась, - если захотите почтить мою память, назначьте премию моего имени за философскую работу о бессмертии".
Статья Сергея Николаевича является последней его философской статьей. (См. прилож. 20).
{66}
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
Летом 1902 г. С. H задумал организовать студенческую экскурсию в Грецию (См. прилож, 21). Затеяв эту поездку, С. Н. энергично принялся за хлопоты. Их было не мало. Кроме исходатайствования субсидии от Министерства Народного Просвещения в размере 3.000 рублей, ему приходилось сноситься с Министром Путей Сообщения и с управлением жел. дорог, и с Министром Иностранных Дел, с Обществом пароходства и торговли, и наконец с правительством Греции и нашим тамошним посольством. Каждая малейшая подробность в практической постановке поездки вырабатывалась им лично и самостоятельно, и только при детальном знакомстве с ее организацией можно себе представить, сколько труда и энергии было им на это затрачено. Вся зима прошла в приготовлениях к этой экскурсии (См. Анисимов. "Кн. Трубецкой и Московск. Студенчество". "Вопросы философии и психологии", 1906 г., кн. 1.).
