Кто-то неуверенно зааплодировал словам Дугина. Но тот лишь отмахнулся.
- Осыпавшиеся же после взрывов двух домов трупики - на них закроем глаза, - добавил Дугин. - Должны же господа жизни урегулировать свои зоны влияния? Какая разница, кто будет нами владеть - Делан или Абрам? Не взорвешь - не покушаешь. "Хакамада - баба неглупая", - так рассуждает обыватель краем сознания, прежде чем свалиться вместе с телевизором и детским мишкой в завалы небытия. Что же тогда называть глупостью? Уроды на лживых рыжемордых стендах могут только сниться. Есть план по уничтожению и вашего Дома, - оратор выбросил руку, - и он в действии? История - кровавая и жестокая вещь. Тот, кто не отвоевывает себе земли, границы, берега, озера, хлеб и высоты, изощрённые инструменты и коварные планы - гибнет. Так было и так будет? Полуночное падение из кресла в ад! Дикий будильник звонит! Дом за Дом! Крик за крик!
Дугин и сам кричал, он, очевидно, не мог обойтись без истерики, как и хозяин квартиры. Киреевский хорошо помнил прошлую встречу с Галовиным. Тот орал и заходился точно так же. Здесь они все такие. Ненавистники, русомасоны. Анатолий заметил, как Бордовских тихо встал и направился к двери. У него был серый, землистый цвет лица, в глазах какая-то мука. Иное дело - Рудный. Тот сидел, закинув ногу на ногу и, наклонившись к Киреевскому, отпуска какие-то шутки. По поводу Дома.
- Я хотел вас убить, - произнес Киреевский. - А теперь понял, что стрелял бы в пустоту.
- Что? - переспросил Рудный. Но он все понял. Взгляд не изменился, был все такой же насмешливый и... бездонный.
- Прощайте! - сказал Киреевский.
Рудный неотрывно смотрел ему вслед, словно боялся забыть. Потом наклонился к сидящему по другую сторону Логинову.
- Очень опасный человек, - с нажимом произнес он. Такого не переделаешь. А жаль.
Логинов кивнул. Он понял, что тот хотел сказать.
2
"Умные" головы в Москве-мэровской решали: как поступить с пустым местом в Печатниках? Разбить там мемориальный парк, или по согласованию с Алексием II поставить часовню? А склонялись все же, к другому, самому прибыльному варианту - оставить пока это пространство незастроенным, а там пройдет панихида, протекут два - три - шесть месяцев, всё потихоньку забудется, и начать втихаря строить четыре многоэтажных элитных корпуса. Квартиры опять же пойдут на продажу. Кому? У кого деньги есть, тем же кавказцам. "Градоначальник" и его замы от этой идеи млели. Будет Дом на Костях. Какая разница? Пусть строится на месте братской могилы, там, где и тел-то всех собрать не смогли. Фрагменты одни остались. Кощунственные действия пахана "всея Москвы" никогда не имели предела, но о застройке нового дома в Печатниках еще никто не знал. Денежный интерес и украшательство, забвение жертв и круговая порука, наглая уверенность в собственной безнаказанности и людской беззащитности, подкрепленные хвалебными отзывами некоторых церковных иерархов - сколько еще будут продолжаться эти глумления и издевательства над москвичами?
Рассуждали мэрские чиновники так:
- Что земле пропадать зазря? Да еще со всеми коммуникациями. Земля сегодня дорогая. В том доме жили простые люди, сейчас будут жить богатые. Тут можно столько "квадратов" построить! А часовня - что это такое? Что это люди должны из своих окон ее видеть - вспоминать неприятное? Да и потом, там вроде бы какой-то негр погиб, да еще два-три мусульманина. Что же теперь - и мечеть им еще ставить? Не дождетесь.
Люди никогда не дождутся справедливости на земле.
А пока на том месте, в Печатниках, проходила панихида. Напротив расчищенной и огороженной площадки, где был взорван дом, на маленьком пригорке у развилки дороги был установлен большой крест из дерева. Стоял пасмурный ветреный день, моросил мелкий дождик. Падали редкие снежинки. Несколько машин и автобус стояли у обочины дороги. Толпились люди, человек шестьдесят, полукругом около креста. Слушали службу. У всех скорбные суровые лица. Кто встречал знакомых - разговаривали полушепотом. Свечи горели плохо, часто гасли под налетающим ветром, чьи порывы глушили и слова священника. У многих на глазах слезы. Здесь собрались в основном родственники, знакомые и друзья погибших, особенно тех, кого так и не нашли, тех, для кого общей могилой стала эта небольшая площадка. Стояли тут и Киреевский с Кротовым, держа в руках цветы. Цветов было много у всех. Лежали они и возле креста. А из соседних домов эти цветы смотрелись как капли красной крови на черной израненном земле.
Служба закончилась. Одна из прихожанок пошла по кругу с кружкой для пожертвований. Люди стали неторопливо расходиться. Маленькая сгорбленная старушка деревенского типа, с добрыми улыбчивыми глазами и просветленным взглядом, остановилась возле Киреевского. Она всё еще шептала молитвы и подслеповато щурилась, а левой рукой опиралась на палочку. А потом сказала, обращаясь к Анатолию:
- Твой друг хороший был человек. А конец - мученический, страшный, но скорый - на все Божья Воля. Но о нем не печалься, душа его на небесах.
- Откуда вы знаете? - рассеянно спросил Киреевский.
- Знаю! - ответила она. - Крепиться надо. Времена наступают тяжкие, силы сатанинские особо на Москву ополчились, вместе с чернокнижниками силовые треугольники по столице выстраивают - аварии организуют. Но вы не бойтесь. Только сам помни и всех знающих предупреди - скорость не превышать! И молитесь, молитесь, особо Николаю - новому угоднику Божию! И Сергию Радонежскому, ведь друга твоего Сергеем звали?
- Вы... - начал было Киреевский и умолк. Кротов протянул ей денежку, но она оттолкнула руку.
- Много мне еще дано знать, но не все вам полезно, рассказывать не позволяют...
Тут она вдруг поклонилась Киреевскому, повернулась и пошла прочь. Анатолий и Алексей Алексеевич еще некоторое время постояли в задумчивости. Рядом стояли еще несколько человек.
- Что за бабушка? - спросил Кротов у них.
Никто не знал. Затем Кротов достал из кармана армейскую фляжку, два пластмассовых стаканчика. Разлил водку. Выпили, не чокаясь.
- Будет ему и всем им земля пухом, - сказал Киреевский.
- Поеду домой, - произнес Кротов, поеживаясь. - А ты?
- Пройдусь немного. Хочу побыть один, - ответил Киреевский... Они не знали, что есть еще один человек, который издали за ними наблюдает.
3
Человек этот вернулся к машине, в которой сидел Логинов.
- Он один остался, - сказал "наблюдатель".
- Поехали следом, - кивнул Логинов.
Киреевский, подняв воротник плаща, шел по улице Гурьянова. Дождь все еще моросил, но тучи уже разгладились, даже как-то весело и озорно просверкнуло солнышко. Анатолий вдруг пожалел, что расстался с Кротовым. Алексей Алексеевич тоже одинок, что ему одному дома делать? Наверное, он хотел поговорить с Киреевским, повспоминать о былом... Или просто как следует выпить. Иногда хочется просто напиться, особенно в такие дни. Особо большого греха в том нет, нельзя же всё копить в себе? Можно расслабиться. Все ведь люди, не железные... Анатолий решил, что вернется домой и непременно позвонит Кротову. Может быть, поедет к нему в гости. Работа подождет. У него сейчас на столе лежала неоконченная рукопись, составленная по его лекциям в Российской общественной духовной Академии. Лежали аналитические отчеты для "Русского Ордена". Прогнозы на геополитическую ситуацию в стране, на приближающиеся выборы в Думу. Но все это подождет...
Анатолий стал переходить улицу на перекрестке и не мог углядеть, как выскочивший откуда-то автомобиль, развивая еще большую скорость, несется прямо на него. Он успел только повернуть голову и вскрикнуть, но избежать столкновения уже не мог. Машина врезалась в него, и тело Киреевского, пролетев несколько метров, было выброшено на проезжую часть, под колеса грузовика.
4
Бордовских сидел в своем служебном кабинете, но ничего больше не читал. На столе лежали оперативные сводки, но он смахнул их в выдвинутый ящик стола. Вошел Логинов, принес новые документы, но и их генерал оставил без внимания. Логинов, удивленно посмотрев на него, удалился. Бордовских отвинтил колпачок перьевой ручки, пододвинул к себе лист бумаги и стал писать. Первые фразы давались с трудом, получались путанными. Тогда он зачеркнул написанное, порвал лист бумаги и взял другой. Сосредоточился. На душе было пасмурно, скверно, словно и там шел такой же дождь, как и за окном. Он смотрел в стекло и ничего не видел. Пытался вспомнить лицо жены и детей - и не мог. Всё будто исчезло, пропало, превратилось в пыль. Как те люда, которые тоже растворились в черном дыме, в раскаленном воздухе. Кому и что надо было объяснять? Своему начальству? Он всю жизнь служил честно, его не поймут. Объяснять Рудному? Еще не хватало. Тому всё ни по чем, особенно чужая смерть. Близким? Они давно стали чужими. Он отгородился от них своей работой.
