Нашей дружбы я помню начало. Злой трамвай тебе въехал в лицо
Refren} И тогда в первый раз ты сказала: Си-са-со, Си-са-со, Си-са-со.
Годы шли. Ты в больницах валялась. Не вертелось страстей колесо.
Refren} И, казалось, почти забывалось: Си-са-со, Си-са-со, Си-са-со.
Но когда я, рыдая, у гроба, под коньяк себе чистил яйцо,
Refren} Мне казалось, что шепчем мы оба: Си-са-со, Си-са-со, Си-са-со.
НИКОЛАЮ КОРОЛЕВУ
В эту ночь продавали плутоний
По двенадцать рублей за кило.
Я купил на одиннадцать двадцать,
Больше не было денег у мя>
Часть пропив, часть зарыв под Чучелой,
Я счастливым вернулся домой,
А у двери моей черно-белой (как зебра)
Поджидал меня мрачный конвой.
Я простился со свекором дяди
И побрел все на свете кляня.
Я скорбел, что кремлевские бляди
Словно крабы вцепились в меня...
И в душе моей все испохаблено,
И нескоро вернусь я назад.
Где пиджак, мне подаренный Сталиным?
Как там - мой пионерский отряд?
А как шел мимо Вовы я, дяденьки,
Зарыдал, мол, прощай, старикан!
Была б Надя - простился бы с Наденькой,
Но стелился приречный туман...
Вдруг откуда-то вышел кудесник*
И, похмельем тяжелым томим,
Я сказал ему: "Здравствуй, Бродяга"
А затем попрощался и с ним!
* По моему, из ГУМа!
О ТАЙНАХ
Елизавете Гургеновне Королевой
Слава Зайцев, что шьет для верхушки,
Фрак пошил мне, не взяв и полушки.
Что я делаю с зайцевским фраком,
Это тайна, покрытая мраком.
Есть еще одна... Чур, между нами.
Что ты делаешь, Лиза, с деньгами?
Тайна твоя идентична моей...
Господи, сколько же тайн у людей!
(Я думаю, много. А ты?)
АЛЕКСАНДРУ РОДИОНОВУ
Твердость Дзержинского. Храбрость Котовского.
Краснознаменные смазаны дали.
А кто б, угадайте-ка, мог Березовского
В бочку упрятать, залив Цинандали?
Рифмой помочь вам? Коль не угадали?
Етому дяде фамилия - Сталин!
Трудно ручаться сейчас за Котовского,
Или Дзержинского... Смазаны дали.
А Сталин, тот точно бы взял Березовского
В бочку его - и залил Цинандали!
(Он умел! Золотой был дядя!)
ПЕСНЯ
Александру Родионову
Каспийские дали призывно шуршали, но ты мне сказала: - Чимкент!
И вот я в дороге. Пусть сломаны ноги. К тебе я домчуся в момент.
Еще на вокзале мне тихо сказали: - Горбатый, куда ты спешишь?
Но я улыбался. Я просто смеялся, и людям показывал шиш...
Меня колотили, меня молотили, Стараясь попасть по губе...
Затем прекратили, потом отпустили - И снова я мчуся к тебе!
Не плачь, дорогая! Поверь, золотая, что радостно мы заживем...
И скоро с винтовкой и красной листовкой На Первое мая пойдем!
(или еще куда-нибудь, как случится).
АЛЕКСАНДРУ РОДИОНОВУ
Это было до менингита.
Я по улице шел домой,
Не встречая в пути рахита
Иль козла с золотой головой.
Никогда пусть не будет с вами!
Как случилось тогда со мной.
Гнидокрылые твари лбами
Вдруг нарушили мой покой!
Я не вправе на них сердиться.
День кошмара - уже далек.
Широка, хороша больница.
Менингитный забор высок.
Саше Родионову очень нравились стихи о Пугачевой (приводить целиком их не стоит, привожу несколько строф).
Слышал я, Вы не учились в школе,
Трудное детство, потом война...
А скольки Вам лет, уже ежели коли,
Речь в ету сторону крен дала?
Алла Борисовна, птица, держитесь.
С миру по нитке, но Вам-то по рублю,
А что не люблю Вас, то это извините уж,
Я и Горбачева мож самого не люблю.
Скряги с сквалыгой Вы смесь скверносложная
И фикстула (из жень-шеня нос).
Дрянь Ваши песни*, но тряхнуть, как положено,
Глядишь, и вывалится с пяток квелых роз.
Ни миллиона, понятно, ни Паулса
Нетути. Подрастерялись на марше.
Как же Вы, как же Борисовна Алла П.,
Будете дальше, дальше, дальше?
Лето, допустим, из песен не худшая,
Но хвостик, десятка, и вот ее нет,
А "Славное море" - не слышали случаем?
Самой до ядерной аж будут петь.
Как Вам не стыдно? Фотограф, снимите!
Просите, просите, просите.
Да что Вы - на паперти что ли - стоите?
Или обноски носите?
- - - -
Но и за Вами есть подвиги ратные:
Вы первая стали петь Мандельштама,
А что не получилось, так не все ж получается.
Еще б, на такое отважиться. Дама,
Не вешайте носа, Ваш век не кончается.
Алла Борисовна, когда Вы умрете,
Искренно по Вам один я мож заплачу.
Но хочется верить мне, Вы всех нас переживете,
Так я считаю. И не иначе.
* те, что Вы поете.
МАМОНТЫ
Владимиру Данилину
Лениво плещутся мамонты - в кембрийской плесени густой.
Как оскверненье Джиоконды - тосклив и страшен их покой.
Быть может леность их минутна и через миг-другой пройдет,
И тотчас резвостью могутной они начнут дивить народ...
И мир кембрийский подивится могучей силе естества
И все живое оживится... Но плесень гадкая - мертва!
Лишь вяло плещутся мамонты, кембрийский ил меся - густой,
Как оскверненье Джиоконды - тосклив и страшен их покой!
(То, что в Кембрий не существовало ни народа, ни, почему-то,
так называемых автором мамонтов, видимо не смущает поэта.
И о каком-таком осквернении Джиоконды все время идет речь?)
Кембрийский день - тосклив и вял. Мамонта бивень олимпийский
Блеснул и вновь увял... О, день кембрийский!
СЕМИНОГИЙ ОЛЕНЬ
Владимиру Данилину
День гнидоглаз. Семиногий олень
С солнышка в тень ушел. С солнышка в тень.
День гнидоглаз. Семиногий опять
Вышел на солнышко. Петь, танцевать.
День гнидоглаз. Семиногий исчез.
Видимо, в лес ушел. Видимо, в лес...
ПУЩАЙ!
Владимиру Данилину
Известно, что Крылов - халявист был с рожденья,
А басни он слагал в припадках одуренья.
Такие у иных, случается, бывают,
Их раз и навсегда - в психушки отправляют.
Сегалин говорит: - Сей муж тоскливо-тучный
Был зелен на лицо, как, скажем, сад Нескучный.
Но дело не в лице! Ведь басни - удавались,
Но токмо потому, что меж халяв слагались...
Бывало - званый пир! Кто - чинно рассуждает,
А русский Лафонтен - халяву предвкушает...
Что делает с людьми падлючная халява!
