Лондону подчинялась небольшая территория вокруг Дублина, окружённая рвами и крепостными стенами. Её называли Пейл, или «ограда». За Пейлом лежали владения ноблей.

Самым влиятельным родом были Джеральдины – графы Килдэр и Десмонд. Худшие земли остались у разобщённых ирландских кланов. Один из них, мощный род Маккарти, вкупе с Десмондами царил на юге, в округе Корка.

Королевские наместники из числа ирландских ноблей стремились перенести столицу из Лондона в Дублин. Они тайно возглавляли мятежи и заговоры, пользуясь тем, что в Англии спорили за корону представители Йорков и Ланкастеров.

В итоге тридцатилетней войны на трон взошёл Генрих Седьмой из близкой Ланкастерам фамилии Тюдор. За семь лет до этого в Тауэре бесследно исчезли принцы йоркского рода Плантагенет. Ходил слух, что мальчиков приказали тайно убить. Трупов, убийц и свидетелей не обнаружили.

Едва Генрих Седьмой воцарился на троне, как йоркисты выпустили против него призраков. Под руководством опытных кукловодов тринадцатилетний мальчик из Оксфорда объявил себя принцем Эдуардом Плантагенетом. Его короновали в Ирландии под именем Эдуарда Шестого.

Самозванец сплотил вокруг себя мощную армию, но королевские войска разгромили её. Канцлер Ирландии погиб на поле боя, а его брат, граф Килдэр, остался на должности наместника. За ним непрестанно наблюдала тайная служба Генриха Седьмого.

Королевские агенты пользовались принципом «разделяй и властвуй». Они подкупали местных правителей, перехватывали гонцов, следили за неблагонадёжными персонами, сеяли раздоры. Они создавали сеть из доносчиков, похищали, устраняли опасных лиц, чтобы упредить грядущие заговоры…

В субботний день перед адвентом[10] лорд Уильям Дэнтон, тайный агент короля, готовился завершить свою миссию. Он пробыл в Ирландии год и недавно получил разрешение вернуться в родные края. Там его ждали супруга и трое детей.

Дэнтон поднялся на рассвете. Рябой Колум – слуга, переводчик и гонец, – уговорил его сходить на торги перед отплытием. В канун рождественского поста ожидалась большая распродажа.

Приметив дурное настроение сонного хозяина, Колум всунул ему в руки кружку с виски.

– Чёртово пойло! – Дэнтон шумно прокашлялся и вытер губы. – За то, что я год им давился, мне полагается прибавка к жалованью.

Колум проворно шнуровал ему дублет[11].

– Ежеутренний глоточек виски убережёт вас от несварения желудка, уныния, тупоумия, грудной жабы, удара, мигрени, размягчения костей и сердечных болей. Я припас бочонок для вашей милости. Возьмёте с собой, на память об ирландских приключениях.

– Буду пить каждое утро, и вспоминать тебя по матушке, – рассмеялся Дэнтон. Задорный огонь ячменного напитка, вид вычищенного костюма, плаща и сапог вернули ему благое расположение духа.

Колум с удовлетворением оглядел хозяина.

– Ну, вот вы и нобльмэн. Уж кем только не побывали: крестьянином, ремесленником, священником, бродягой!

– Дал Бог лицо из воска, – Дэнтон мимоходом глянул в зеркало. – Таким, как я, не надо быть слишком приметными. В двадцать пять лет могу сыграть юнца и старикашку. Ну что ж… Рынок, порт, и – домой, к родным берегам. Слава Тебе, Всевышний!

Хорошее настроение улетучилось на рыночной площади. Мусор смешался с помоями и грязью от ночного дождя. Зловонная жижа мгновенно облепила сапоги по голенища. Бормоча под нос ругательства, Дэнтон протискивался за шустрым Колумом – сквозь давку, гам, вонь и слякоть.

– Bó bhainne! Вó bhainne![12] – несся в правое ухо визгливый призыв крестьянки. Её засаленная хламида несла прелым сыром и коровьим навозом.

– Focáil leat! – левое ухо глохло от крика сварливых зеленщиц. – Go n-ithe an cat thu, is go n-ithe an diabhal an cat![13]

В рыбном ряду торговцы распродавали форель, сельдь и маринованного лосося. Зажав нос рукавом, Дэнтон перескочил склизкую лужу потрохов и чешуи. В рядах бакалейщиков он с наслаждением чихнул. Приправы сегодня стоили на треть дешевле обычного. Распродавали запасы, привезённые с шампанских ярмарок.

Он не пожалел денег на резной сундучок с десятью видами специй. Колум выпучил водянистые глаза.

– Эка невидаль – приправы! Магометанские выдумки… А стоят, как рулон хорошей ткани.

– Молчи, неразумный! – Дэнтон вложил сундучок в наплечный мешок слуги. – Ты знаешь, я поститься не люблю. Эти штуки чудесно перебивают запах лежалого мяса.

Колум презрительно хмыкнул.

– Любую вонь и привкус чудесно перебивает виски. Всё прочее – от диавола.

Дэнтон показал ему неприличный жест и поспешил к рядам чеканщиков. Там он выбрал для супруги серебряный образок, а для старшей дочери – зеркальце в оловянной оправе нюрнбергской работы. Заглянул в него и тихо чертыхнулся: да уж, лицо нобля! Опухшие веки, тёмные круги под глазами, нос, затёртый от насморка… Морось превратила тщательно уложенные волосы в серую мочалку. Щёки запали, а кожа напоминает старый пергамент.

– И что вы всё в зеркала смотритесь? – ворчал Колум. – Дома слуги притираний вам наделают, и станете белее своей сорочки. Глядели бы лучше по сторонам! Тут и попрошайки, и цыгане, и школяры. Не ровен час, кошелёк уведут.

Дэнтон усмехнулся. Он привык смотреть, нюхать и слушать, как гончий пёс, а шестое чувство работает, как заведённое. Взгляд привычно шарит по толпе…

Вот плывёт монахиня-цистерцианка… Под её белым одеянием – сдобные телеса перезрелой девственницы. Строгий взгляд скрывает в лучах морщинок неиспитую страсть. Сестра долго торгуется за морковь, оглядывает каждый корень и неторопливо укладывает в корзину…

За соседним лотком скучающий меняла перебрасывает на ладони стопку серебряных монет. Ради горстки драгоценного металла они подпилены его же ловкой рукой. Это видно по их лёгкому, чуть звенящему полёту…

Мимо бредёт старуха, одетая в ирландскую рубаху под суконным плащом. Разболтанная, грузная походка, судорожные движения, блуждающий взгляд. Блаженная… Меняла бросает медяк в её суму и подмигивает яркогубой, румяной булочнице. Она со смехом тащит за собой бродячего стихоплёта…

Матери из уважаемых фамилий чинно ведут стайку девиц. Те глазеют по сторонам и неловко волочат шлейфы нарядов, сшитых по английской моде. Жёны и дочери ремесленников одеты проще. Они носят широкие платья и накидки в ирландском духе. Длина и яркость одежд показывают семейный достаток.

Мужчины – купцы, ростовщики, служки и подмастерья, грузчики и посыльные – предпочитают незатейливую простоту рубах с плащами-одеялами. Даже благородные сословия надевают штаны только для верховой езды.

Дэнтон едва сдерживал раздражение. Бычий хлев, огромная деревня! Полсотни правителей на кусок земли, непрестанные войны, игра законами, пьянство и распущенность. Язык – тарабарский, в нём ничего не выучишь, кроме брани. Домой, как же хочется домой! Там ждёт супруга с дочерью и двумя сыновьями. Меньший родился полгода назад. Младшая из дочерей умерла в третье лето жизни, пока обожаемый батюшка метался от берега к берегу…

Сглотнув болезненный ком, Дэнтон заставил разум вернуться в крикливую толкотню рынка. Ряды галантерейщиков манили яркими красками.

Китайский хлопок, индийский атлас… Фламандские, чешские, флорентийские сукна, тонкий немецкий лён и грубый ирландский. Венецианские кружева и бархат, местная шерсть, кожа, итальянские и французские шелка… В глазах рябило от пестрого великолепия. У лотков сгрудились дамы, портные, домоправительницы, кастеляны, зажиточные модники, безденежные зеваки.

В толпе царили гам и неразбериха. Польстившись на щедрые уступки, женщины без зазрения совести опустошали кошельки супругов и отцов. Дэнтон хотел отойти от непроходимого сборища, но ажиотаж невольно привлёк внимание.