– Смотрите, – крикнул я, – вот арка, через которую я бежал!

– Сэр, – раздался голос одного из наших матросов. – Неужели вы были здесь пленником?

– Да. И здесь могут быть еще другие, кто остался в живых. Поэтому мы сюда и пришли.

– Нет, сэр, – ответил мне другой голос мрачным тоном, – здесь ни одного живого человека нету.

Я подвел их всех к арке, и мы, один за другим, присели на корточки и выглянули наружу. Неужели я мог проскочить здесь? Дух моего отца, молитвы моей матушки – только благодаря им я смог выжить, иных причин я не вижу. Обрыв был почти отвесным; мне представилось, что я все еще могу видеть неясный след сломанных кустов там, где я катился по склону столько недель тому назад. К своему огромному сожалению, я увидел, что неподалеку слева вьется вниз настоящая тропа, по ней-то Тейт и последовал за мной.

Однако моим самым настойчивым воспоминанием, связанным с этой аркой, было то, из-за которого я и пришел сюда. Я смотрел направо и налево, туда, где видел распятых на солнцепеке людей, стоявших на узком выступе скалы перед пещерой. Теперь там никого не было.

Где же они? Я попросил кого-то подержать меня за руку и вылез наружу. Тут я увидел более удобный путь – небольшой проход, высокий, но неширокий, как для худощавого человека; он-то и вел к той крутой тропе, по которой бежал за мной Тейт. Остальные поспешили последовать за мной через эту «дверь», да и кто мог бы винить их за то, что им не хотелось задерживаться в этой бездне зла? Вскоре мы остановились, пройдя полдороги вниз, посередине склона, откуда я мог посмотреть наверх.

Там не было ни души. Ни один смертный не стоял там, распятый и выбеленный солнцем. И внутри пещеры – никого живого. Это означало, что доктор Джеффериз и, что еще печальнее, Бен Ганн погибли. Я уже раньше понял, что Том Тейлор умер, но в тот момент не мог позволить печали завладеть мною.

Меня окликнул один из матросов:

– Сэр!

Я взглянул на него, а он указал пальцем. За тропой, в глубине кустов, стояло жалкое строение, а под его грубым плетеным навесом мы разглядели чьи-то ноги. Мы взвели курки ружей и, по некотором размышлении, двинулись вперед. Я решил, что мы спустимся по тропе до самого низа, а потом снова поднимемся по склону, чтобы подойти к строению сзади. Ничто нам не помешало взобраться туда, ничто не вызвало тревоги.

Вскоре мы стояли в кустарнике, достигавшем нам до плеч, в нескольких футах от задней стенки строения. Я осторожно продвинулся вперед и посмотрел сквозь редко сплетенные ветви. То, что я увидел, не представляло бы угрозы и ребенку. На земляном полу лежали три неподвижных тела. Все трое находились в состоянии полнейшего бессилия, но я чувствовал, что в них еще теплится жизнь. Жестом велев матросам следовать за мной, а затем встать на часах, я бросился ко входу. Три человека, лежавшие навзничь, израненные и оборванные, были доктор Джеффериз, боцман Нунсток и… Бен Ганн.

Бен был первым, над кем я наклонился.

– Бен! Дорогой мой! Как ты? Это Джим.

Он не открывал глаз. Говорят, если начнешь свою жизнь битым, так всю ее и проживешь. Бен был жестоко избит – его лицо, голова, бедные тощие плечи носили следы таких страшных побоев, что я с трудом сдерживал гнев.

– Бен, ты меня слышишь? Это Джим.

Он пробормотал: «Джим…» – и попытался протянуть руку; я взял его ладонь в свои и чуть не разрыдался – такой исхудалой она была.

– Ох, Бен! Бедняга Бен! Что случилось?

Нет ответа.

Все еще держа его за руку, я посмотрел на двух других. Нунсток – человек, которого, при первой встрече с ним, я отметил за его долговязую костлявость, а у доктора Джеффериза, как я припомнил, талия была тонкая, как у девицы. Размышляя о возможной – и ужасной – причине, из-за которой они остались в живых, я со всей полнотой осознал одно: Джозеф Тейт должен умереть. Я не знал, каким образом или от чьей руки, но мне это было безразлично.

Матросы Сильвера все это время стояли молча, словно овцы, пораженно наблюдая, как я обращался сначала к Бену, потом к Джефферизу, который никак не откликнулся, потом к Нунстоку, еще сохранившему малую толику сил. Определив новый, более простой маршрут по склону холма Подзорная труба, я отправил четверых людей к шлюпке – за носилками, медикаментами и припасами. Пятого я послал той же дорогой, но с приказанием свернуть к Сильверу и сообщить ему, где мы находимся и чем стали заниматься.

Затем я призвал остальных помогать мне, и – пусть с весьма ограниченными средствами – мы смогли несколько облегчить состояние моих жестоко изувеченных товарищей.

Раны их были ужасны. Один из матросов отыскал источник чистой воды: в этой части острова, на гребне Лесистого мыса, есть множество ключей и ручьев. Мы начали с того, что лишь смачивали водой губы каждого из троих несчастных, а затем позволили им пить медленными и редкими глотками на протяжении многих минут.

Под ветками, сваленными в углу жалкого строения, я нашел нечто, совсем здесь неуместное – кучу одежды, в которой, как ни огорчительно, оказалось и женское платье. Видимо, жены какого-нибудь помощника капитана с корабля, потерпевшего крушение из-за Джозефа Тейта. Или – дочери капитана? Или какой-нибудь полной надежд пассажирки? Одежда была свалена здесь совсем недавно, и я не решался даже подумать о том, на какие мысли это наводит. Из женского платья я нарвал тряпичных полос, чтобы промыть и перевязать раны, а затем отыскал подходящую одежду, чтобы попытаться одеть злосчастную троицу.

Это оказалось невероятно трудным делом, так как их собственная одежда, или то, что от нее оставалось, прилипла к запекшейся крови. Чтобы дать понять, как тяжелы были нанесенные им повреждения, вот пример: доктор Джеффериз охнул от боли, когда капля холодной воды упала ему на обнаженное бедро. На его теле не осталось ни дюйма, не затронутого избиениями. Я догадался, что всех троих использовали как рабов.

Чудовищную работу, выпавшую нам на долю в этот день, нисколько не облегчал солнечный зной: солнце поднялось уже высоко и вышло из-за Плеча Подзорной трубы. И все же я продолжал трудиться, а все остальные, столь же неумелые, как и я, героически мне помогали. Я думаю, нам удалось добиться некоторого улучшения в ужасающем состоянии каждого мученика. Нунсток меня странным образом растрогал. Когда я обмывал его и освобождал его члены от прилипшей одежды с такой осторожностью, словно раздевал ребенка, я расслышал, что он пытается что-то сказать. Оказалось – он шепчет: «Я поправлюсь, я обещаю…»

Джеффериз попытался произнести только одно, прежде чем погрузился в глубокое и – как я надеялся – более благотворное забытье, но промолвил лишь полслова: «Благо…» – и потерял сознание.

К тому времени, когда – через два часа – вернулись наши люди с носилками, мы оказали несчастным всю помощь, на которую были способны. Как же мне не хватало доктора Ливси и доктора Баллантайна! Каждый из них и оба вместе сотворили бы чудеса, а я, испытывая страшную боль разочарования из-за собственной неумелости, жалел, что мне недостает знания медицины или хотя бы каких-то практических лечебных навыков.

Но я знал одно: когда мы осторожно клали несчастных людей на носилки и отправлялись в путь по более удобному маршруту туда, где остались Сильвер и другие матросы, я знал, что нам удалось вырвать ядовитые зубы змеи Острова Сокровищ. Здесь нам уже нечего было бояться. Эта мысль утешала меня до тех пор, пока ее не сменила другая, предостерегавшая меня с убежденностью библейского пророка, что нас ждет худшая опасность в лице Молтби и его присных.

Сильвер, когда мы до него добрались, уже пришел в себя и проявил неожиданную нежность к тем, кого мы принесли. Я наблюдал за ним, с волнением ожидая увидеть его встречу с Беном Ганном, который время от времени приходил в себя, но потом снова терял сознание. Эту встречу я запомнил навсегда. Сильвер подходил к каждым носилкам и пристально всматривался в человека. Бена он увидел вторым. Я не предупредил Джона о том, кто на носилках, но он узнал Бена. Поставив поудобнее костыль, он наклонился так, чтобы можно было говорить очень тихо.