© Рахман Кусимов, 2016

ISBN 978-5-4474-4403-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

я бы мог и взахлёб, навзрыд, мне нашлось бы, о чём навзрыд,

чтобы строчка дала эффект пресловутого кома в горле,

потому что и впрямь – болит, ведь у всех что-нибудь болит,

но, сдержавшись в который раз, я зачем-то пишу другое.

нет бы выглянуть из-за штор, нет бы, выглянув из-за штор,

заявить, что неважно – как, что могу хоть глагол с глаголом;

ведь и вправду неважно – как, но гораздо важнее – что

/эй, трубите во все концы, что король оказался голым/.

мир печален, но он красив, улыбнись, он же так красив,

ничего не хочу писать, я тобой хочу любоваться,

потому что люблю тебя, разрешения не спросив;

потому что уходят дни, и не двадцать уже, не двадцать.

я в словесной тону воде, но когда не тону в воде —

я стою. подо мной земля. неизбежное небо – выше.

так стоят поезда порой на пустых полустанках, где

никогда б не вошёл никто и никто не вышел.

Какого б ни был ты роду-племени, хоть церемонься, хоть оборзей, – такое время, что мало времени и у знакомых, и у друзей. И не с кем выпить, и не с кем ссориться, и на двенадцатом этаже ты всё лелеешь свою бессонницу, не изгоняемую уже. Луна плывёт бригантиной по небу сентиментального сентября, а ты выдумываешь кого-нибудь, напоминающего тебя. Ты называешь героя Гришкою, представив, с музами сообща, как он с классической ходит стрижкою и курит крепкие натощак. Он пробавляется скромным ужином, аскет аскетом во всей красе, и нет сомнений в его недюжинном таланте быть не таким, как все. И всё отчётливей с каждой фразою его проглядывают черты. Вы с ним похожи, как было сказано, но он разборчивее, чем ты. И вот, иных забывая начисто, почти прозрев к двадцати восьми, он скажет: «в людях важнее качество, а не количество, чёрт возьми». Красив и молод – живи и радуйся, вставай с улыбкою поутру… Но он печален. Но он под градусом. Он курит крепкие на ветру. А город манит своими видами, и что с того, что ночной порой себе зачем-то героя выдумал такой же выдуманный герой…

I

Мало радости ждать трамвая в одиночестве на кольце. Всё, что медленно забываешь – отпечаталось на лице. Связь пропала – смени тарифы, абонентам иным под стать. Наплевать на стихи и рифмы. И на прочее наплевать. Дни туманны, и воздух горек. Нет бы всё по-другому, но – перед взором всё тот же город, с той же улицей, где темно. И когда б соблюдать обычай, то, чем жил, в дневнике храня, вряд ли много б нашлось отличий одного от другого дня. И уже не понять, где правда невзначай переходит в ложь, и от жизни в режиме «авто» до смертельного устаёшь.

II

Мало радости быть заплатой на отрепье дурных времён. Не труби о беде, глашатай, – будешь проклят и заклеймён. Век суров: мы живём и дышим, а другие, презрев табу, променадом по скользким крышам искушают свою судьбу. Но покуда на дне колодца видно небо, что над тобой – сердце бьётся, как прежде, бьётся, а, верней, продолжает бой. Это значит, что я не сгину, как бы ни был резон высок – оттого ли, что выстрел в спину предпочтительней, чем в висок; оттого ли, что жизнь прекрасной предстаёт ещё вопреки прозорливцам, которым ясно, что случится в конце строки.