© Мила Менка, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Однажды ненастным ноябрьским вечером 18.. года, в имении моего отца за ужином собралась компания молодых людей, которых я пригласил в надежде поразить их воображение обстановкой старинного поместья. По молодости казалось, что это поможет мне, робкому и стеснительному по натуре юноше, заручиться их дружбой и расположением.

За окном моросил противный, холодный дождь, в камине потрескивали угольки, большой круглый стол был сервирован безукоризненно, да и наш повар постарался на славу. Отец был в отъезде, но дал согласие на то, что мои приятели проведут в усадьбе несколько дней, и ко всему распорядился, чтобы гости были размещены по высшему разряду.

Когда ужин был закончен и нерасторопная, угловатая Берта стала собирать со стола, один из приглашенных, по фамилии Хвостов, откинулся на высокую спинку стула и произнес:

– Ну, Берков, ужин был превосходен. Давно я не испытывал столь разносторонних гастрономических ощущений. Надеюсь, что и развлекательная часть вечера будет на высоте?

Я покраснел, и на ходу соображая, какое развлечение могло бы прийтись по вкусу моим гостям, пообещал:

– Не сомневайтесь, Александр. Сейчас Берта принесет нам десерт и портвейн, а затем мы сможем сыграть в покер, или, если хотите, в вист.

Молодые люди переглянулись, и от меня не скрылось разочарование, промелькнувшее на их лицах.

– Я же говорил, что нужно было взять с собой дам! – протянул Ивлев, самый смазливый из всей нашей компании. – А вы меня не послушали! Напрасно-с!

– Да ну вас! – прервал его Роман Ледак, известный женофоб и единственный из нас, носивший бороду и усы. – От этих дам одни неприятности! Дайте хоть пару дней прожить без этих капризных и притворных созданий!

В этот момент Берта повернулась к столу спиной – в руках у нее был поднос с грязной посудой, и шутник Недыбайло стукнул ее по жилистому заду. От неожиданности служанка выронила поднос, посуда же с громким звоном рассыпалась на черепки.

Мне стало неловко. Я подошел к Берте и, отведя ее в сторону, извинился за выходку своего приятеля. За столом послышался одобрительный гул.

Вернувшись на свое место, я снова стал напряженно думать, чем мне развлечь столь притязательную компанию. Конечно, стоило бы составить некий план заранее, но мне казалось, что все сложится само собой: у моего отца была прекрасная библиотека, а наверху был просторный игральный зал с карточным столом и бильярдом.

Мои гости меж тем стали обсуждать возможность посетить один из публичных домов, ближайший из которых находился в двух часах езды от усадьбы, в захудалом городишке Ульно. Пока они спорили, мне пришла в голову спасительная мысль, и я призвал к тишине, постучав десертной ложечкой по бокалу:

– Господа! Позвольте слово!

Все взоры устремились в мою сторону, и я, прокашлявшись, совсем как наш профессор истории Франковский, начал:

– Ехать сегодня куда-либо – не лучшая из затей: плохая погода, да и номера в доме мадам Гуржук, наверное, уже все заняты. Предлагаю подумать об этом завтра… А сегодня… почему бы нам не закончить вечер в турецкой комнате?

– What’s this? – вскинул брови Недыбайло.

– Это специальная комната, отделанная на восточный манер, с подиумом, пушистыми коврами, массой подушек и курительными принадлежностями со всего мира – каждая является частью обширной коллекции моего отца. Возляжем на подушки, выпьем хереса и будем рассказывать друг другу диковинные истории, ведь наверняка у каждого есть такая.… А, господа?

…Когда через полчаса вся компания расположилась вокруг наргиле, привезенного отцом из Константинополя, я наконец-то почувствовал себя хозяином положения. Выпуская кольцами дым, я поинтересовался:

– Ну, господа, кто готов первым рассказать нам нечто любопытное?

Все молчали. Пришлось взять инициативу в свои руки: я решил поведать гостям историю, которую слышал в детстве от няни, а потом неделю вскрикивал во сне от страха.

– Ну что же, если желающих нет – придется самому…

Поудобнее устраиваясь на подушках, я передал свой чубук Недыбайло, и начал рассказ:

– Когда-то в этих местах жил некто граф Суравов. На месте этого особняка стоял его дом, окруженный со всех сторон высоченным забором. Граф был несметно богат и хорош собой – но ему фатально не везло с женитьбой: как только ему удавалось найти подходящую девушку, и назначалась дата свадьбы – невеста исчезала, словно растворяясь в воздухе.

– Поясните, мосье Берков, – подал голос Хвостов. – Как это – растворяясь? Без следов?

– Абсолютно, – кивнул я. – Но попрошу не перебивать. Итак, все невесты графа пропали каким-то непостижимым образом, всего четыре девушки.

Я обвел глазами четверых своих приятелей, но они не обратили внимания на мой намек.

– Последнюю звали Елизавета – она была единственной дочерью главного егеря. Ее отец, к сожалению, узнал о проклятии, преследующем графа, слишком поздно – когда дата свадьбы уже была определена и ничего нельзя было изменить. Все, что егерь мог сделать, это закрыть свою дочь в ее опочивальне, приставив к ней кормилицу.

…Наутро, отперев дверь, он увидел страшную картину: ветер играл занавесками распахнутого окна – дочери в комнате не было, а мертвая кормилица сидела на полу, прислонившись к стене. Егерь был раздавлен горем – ведь кроме дочки у него никого не было, он уже пятнадцать лет жил вдовцом. Написав письмо самому императору, и умоляя его разобраться в загадочном исчезновении своей единственной дочери, он, однако, дожидаться ответа не стал. На его месте никто бы не стал сидеть сложа руки, господа. И поэтому егерь собрал с десяток крепких мужчин, пообещав напавшему на след солидную награду, и сам отправился разыскивать дочь.

Дом и все окрестности были тщательнейшим образом обысканы – но, увы, поиски не увенчались успехом. Тогда обезумевший от горя отец решился искать помощи у… ведьмы. Во всяком случае, иначе эту женщину никто не называл, так как имя ее давно было забыто крещеными людьми.

Эта женщина жила одна в ветхой избенке на краю деревни, и суеверные крестьяне оставляли ей на крыльце еду – из страха, что старуха может наслать порчу на птицу и скот.

Егерь тоже пришел к ней не с пустыми руками: за ним, вертя головой и упираясь, шел полугодовалый бычок.

Ведьма, даже не взглянув на егеря, взяла из его рук веревку и забормотала:

«Лизанька, кожа белая, ножки стройные. Кто ж тебя так, кто тебя, деточка? Ты одна была для отца отрадушка. Ты – его любимая кровиночка. А что теперь старику останется? Его ждет лишь могила холодная!»

Егерь перекрестился и глухо спросил: «Что это ты каркаешь, старая?»

Ведьма отбросила капюшон, и на егеря внимательно посмотрели большие зеленые глаза, принадлежавшие отнюдь не старухе. Егерь был так изумлен, что едва успел отставить ногу в сторону, чтобы не упасть. Ведьма кивнула на открытую дверь и снова накинула капюшон, скрыв лицо.

Мужчина вошел в хижину и огляделся по сторонам: убранство было убогим, если не сказать большего – создавалось впечатление, что тут давно никто не жил; печь – холодная, в углах паутина, стол треснул пополам, на полу – мусор, черепки…

Привязав бычка в прилепившемся сбоку дома сарае, вернулась хозяйка. Она села на лавку за уцелевшую половину стола, егерь же сел напротив.

«Жаль мне тебя, мил-человек. Ведь один-одинешенек остался ты на свете!» – прошептала она, отстукивая длинными ногтями по столешнице.

«Что с дочкой, где она?» – на глаза егеря навернулись едкие слезы, дурное предчувствие сдавило сердце.

«Ждет смерти неминучей. Ждет ее как избавления…» – голос ведьмы торжественно зазвенел.

Старик подскочил с места, схватил её за плечи и начал трясти: