– Тут дырочка-то полсантиметра, а ты умирать вздумал. Может, в сосуд какой попал?

– Да перевязывай ты, садист! Я сейчас опять вырублюсь. Дай нашатырь, на окне ампулы валялись!

На подоконнике лежали: обломки мух, комаров и других кровососущих и не очень, жменя ржавых, но вполне годных хлюпеней, шестёрка пик, валет бубён, папковая гильза двенадцатого калибра, два погрызенных мышами свечных огарка и восемь ампул с нашатырём.

Перевязка кое-как была сделана. Вася навонял нашатырём и лежал, закатив глаза и бледный, как покойник.

– Н-да, на кукушонка ты не похож. Скорее, на поросёнка. Вон, сколько крови вытекло! Меня насухо выжми – столько не будет.

– Юноша, ваш юмор неуместен. Я с детства вида крови не переношу! Это даже как-то называется по – научному, не помню как.

– А ещё охотник! Ты меня больше не пугай так! А то я не помню даже, солил суп или нет.

Вале вновь пришлось быть за повара, истопника и сиделку, хотя раненый, немного оклемавшись, известил, что всегда предпочитал лежалок.

Птица оставалась твёрдой, хоть и варилась третий час. Валя без малейшего сожаления скормил её больному, а на бульоне сварил суп с макаронами и помороженной картошкой.

– Помираю! – стонал раненый так, что штукатурка сыпалась. – Бабу мне белую-белую! А, впрочем, какая разница? У чёрных тоже, поди, не поперёк?

– Неужели так умираешь, что даже какой-нибудь Василисой Ужасной из Заира не побрезговал бы?

– Как говорит мой папа: ввиду отсутствия святой девы Марии будем сношать Николая-угодника! Из Заира, из Вьетнама, из Антарктиды – всё едино! Ночью все кошки серут.

Могучий организм с помощью супа, крепкого чая и водки быстро восстановил все потери. Они допили третью фляжку, и Валя участливо спросил:

– Как нога, товарищ Вини Пух? То есть – Большой Член?

– До очередной свадьбы заживёт! Меня сейчас уже другое не на шутку беспокоит.

– Что! Кровь сдал, теперь бы ещё сперму куда-нибудь определить, чтоб на мозги не давила? Так нож ещё раз в стенку кинь и встань поближе! Пусть чуток повыше проколет!

– Нет. Кал. Три дня едим как на убой, а ведь ни разу не посрал. И у тебя, как я понял, та же проблема: дристалище-то чистое! Хорошие таблетки, чёрт бы их побрал. Не пришлось бы ломиком ковырять. Был у нас такой случай, когда рабочий мумия обпился. Думал – брага. Ты бы видел, сколько он потом навалил!

– Есть такое дело. Уговорил. Берём свечку, и пошли свежим воздухом дышать.

Они установили свечку на нейтральной полосе посреди полигона как мяч перед началом игры и сели по краям.

– Ну? Как дела?

– Пока никак. Замёрз уже.

– Шатуна бы на пару минут! Он от запора хорошо помогает!

– Чувствуется, Вася, что ты с ним уже встречался, коль знаешь такие подробности.

Был такой мороз, что, казалось, пламя свечи от него делается меньше. На небе царила Луна, освещая окрестности не намного хуже Солнца. Была видна каждая ёлочка на другом берегу Подлысана, подчёркнутая на белоснежном снегу собственной непроглядной тенью. Под Луной, спустив штаны, чинно сидели два русских человека. Минус сорок пять и никого на полсотни вёрст. Какой художник напишет такую картину? Тишина прерывалась лишь кряхтением и треском искр, вылетающих из трубы.

– Ур-ра! Есть! Иди, отпинывай!

– Тебе, Вась, бульдозер надо, чтоб отгребать. То ли дело я: как птичка.

– Всё, надо линять! Остальное оставим на завтра, а то буду Нинку, как кот из анекдота, всю ночь чаем поить и рассказывать, как в походе яйца отморозил. А заметь: в тайге даже дерьмо пахнет не так как в городе. Вкуснее. Ты принюхайся! – и Вася потрусил в сени, хромая на левую полуось.

Постояв над печкой раком и отогрев зады, они продолжили трапезу.

– Руки бы помыть надо! – предложил Валентин.

– Хирург что ли? В тайге грязи нет! Ты лучше расскажи, Валь, как у тебя с финночками дела обстояли?

Валя постарался не краснеть, но в который раз попытка была неудачной.

– Да, никак. Нас там чуть ни на привязи держали. Я там и не видел ничего толком, кроме лыжни. А вот в Омске, если уж начистоту, к нам раз болельщицы прорвались.

– Ну и как? Чё замолк? Колись, деревянный!

– Ты только потом сильно об этом не болтай нигде. Не могу я так. Характер у меня не такой. Да и мама у меня врач. Она такого про венерические заболевания нарассказывала…

Вася даже жевать перестал:

– И ты болельщицу свою не поимел? Чё молчишь? Она к тебе с риском для жизни пробиралась, а ты ей лекцию прочёл о тяжёлой жизни крестьян в южных районах Конго? Так что ли?

– С риском, это точно. Потом Савельев, второй тренер, узнал, похохотал да не стал трепаться никому. А если б до главного дошло – не знаю, что бы было. В КВД бы все поехали наверно как минимум. А девки меня потом ещё и обсмеяли, что плохо умею. Конечно, куда мне до некоторых, которые только и умеют, что вдоль трассы «Давай-давай!» орать да по бабам бегать. Болельщицы эти толстые все какие-то, стриженые, как мужики. Мне нравятся с длинными волосами, чтоб по ветру развевались и шампунем пахли. Яблочным. А эти пьяные, курят. Да и времени было на всё про всё – два часа.

– Так их что, много было?

– Четверо.

– И все тебя обсмеяли?

– Ну да.

– Так ты скольких там поимел, этих толстых, я чёта не врублюсь?

– Я ж тебе говорю: четверых. Нас тренеры перед стартом поили чем-то. До сих пор противно, как вспомню.

Вася аккуратно положил ложку на стол и долго смотрел в тарелку. Потом шумно почесал грудь и задумчиво произнёс:

– Сволочь ты. Я-то поначалу думал пацана жизни научить, за папу тебе полгода по ушам ездил. А сынок папу обскакал давно! Он уже оптом их, пока папа, мудень плесневелый, в розницу работает, по старинке. Всё, хватит. Пора на покой!

Вася тяжело вздохнул, налил и молча выпил. Пауза затягивалась, а он терпеть не мог молчать:

– Четверых разом! И ему противно! Подавай одну, но волосатую. Какая разница? Потом ты волосы эти будешь в супе находить, на полу, они дырку в ванне забьют. Придёт сантехник, натопчет грязи, а она потом будет пол мыть, некрасивая, растолстевшая, с вонючей тряпкой. Рядом три дочки с тёщей голодные на Луну воют. Денег нету. Этот ад называется семейным счастьем, – Вася глянул на пригорюнившегося друга, подумал и решил не гадить в чистую душу: – Но ты – романтик. А это хорошо. Будь, Валя, таким, пока сможешь. Скурвиться всегда успеешь. А эти дуры пусть смеются! Наплюй! Найдёшь себе ещё свою, в яблоках! Какие твои годы! Ты – парень шустрый. Надо же: четверых! Это мне торопиться надо. Кончу институт, пойду мастером на рудник и в последний раз женюсь на какой-нибудь старой дрыгалке. Но обязательно заведу молодую любовницу!

– Так и женись сразу на молодой!

– Сразу видно, что опыта семейной жизни у тебя нет. Молодая жена – это же кошмар! Дура полная! У неё танцы на уме, тряпки, веселье, мужики. А жена должна дом содержать, с умом деньги тратить, детей воспитывать. Чтоб муж пришёл с работы, а всё помыто, постирано, дети здоровы, никаких любовников. Диван, газеты, телевизор. Господи, тоска-то какая! Я бы две жены завёл, да законы у нас дурацкие. Везде невезуха. А он сразу четверых! Почему я не лыжник?

– Вась, а ты как с женщинами знакомишься? – попытался отвлечь от горькой темы Валя друга.

– Ну, – деловито начал тот, – в этом деле одного рецепта нет, подход творческий. Болтать надо больше, себя хвалить, их хвалить в наглую. Они это любят. Они же дуры все за редким исключением. Чем ты наглей, тем больше у тебя шансов. Бриться надо всегда. С такой рожей, как сейчас, допустим, тебе только с вокзальными бичёвками знакомиться. Вот ты – лыжник. Бежишь по лесу. Увидел длинноволосую, от которой яблоками за версту несёт – хлоп ей лыжей по жопе! Она – хлоп тебе в лоб. Слово за слово, так и познакомитесь. А под лежачий камень коньяк не течёт. Давай я тебя с Маринкой из второй группы познакомлю. Весёлая девчонка, волосы – до самой задницы. Насчёт яблок врать не буду, близко я её не нюхал ещё. Хотя, тебе она не подойдёт. Ты – романтик, а она – вертихвостка. Целка на левое ухо, как моя бабушка выражается. Твоя мама как увидит её, так умрёт на месте вместе с папой.