ему - и, он был в этом уверен, его другу тоже - стало очевидным уже давно, что пятнадцать лет детской дружбы, по очереди носимых портфелей, компанейских провожаний до улицы Бродского, когда они еще не знали даже, кто это такой, и полагали его неким революционером в виде бородатого мужика в зипуне наподобие Ивана Сусанина, совместных заходов в редкие тогда обиталища разноцветных шариков мороженого на Невском и в окрестностях, и даже попозже прогулки под белым июньским небом или под августовскими звездами с чтением стихов и рассуждениями о возвышенном, все равно не дадут ни одному из них права на то, чего, по-видимому, естественным образом добьется высокий морской лейтенант, с которым они уже несколько раз встречали ее на улицах. И когда он внезапно понял это, то радостная и, можно даже сказать, мужественная печаль без остатка вытеснила из его сердца огорчительную злобу бессмысленной обиды - так и должно было быть! У них обоих не было никаких шансов с самого начала - ровесницы всегда старше, - и ни один из них не должен искать повода наброситься на другого в мучительно невыговариваемом подозрении, что кому-то из них досталось больше внимания от той, которой и в голову не могло прийти (а если и приходило, то разве со смехом), что они на это внимание всерьез рассчитывают.
Он облегченно повернулся на пятках и потянул на себя мощный прямоугольник из дуба, стекла и бронзы, чтобы, поднимаясь по просторной каменной лестнице с такими торжественно-широкими маршами, что было даже как-то неудобно беспокоить ее проскальзыванием одной-единственной персоны, представить себе, как их немного сварливая дружба - им обоим всегда приходили в голову одни и те же умозаключения, хотя они продвигались к ним совершенно непохожими путями, и вряд ли стоит всерьез спорить по таким пустякам, как выбор направления кругосветного путешествия: даже разругавшись в пух из-за Запада и Востока и направившись каждый своим путем, они неминуемо встретятся там, на противоположной стороне шарика, в срединной точке пути каждого - восстановится во всей своей шумной полноте с такой же неизбежностью, как на смену грязным мостовым марта приходят черные и сухие апрельские мостовые.
И, может быть, даже завтра, элегически беседуя, они будут с веселой сокрушенностью бродить вблизи улицы Бродского, описывая бесконечные круги вокруг бронзового Пушкина, который за всю зиму так и не собрался швырнуть зажатый в правой руке снежок в бесконечное мельтешение прохожих вдали. А теперь и не бросит до следующей зимы, потому что снежок этот успел водой протечь между металлическими пальцами веселого поэта...
...Боже мой, как же я счастлив был тридцать лет тому назад, тогда, когда покрытая сырым и грязным снегом мартовская мостовая до теснения в груди печалила и томила, а сухая и солнечная апрельская возвращала задор и веселие. И я шел по Невскому и бормотал стихи...
КОЛЛЕГА
Выигрывал все возможные в Союзе школьные конкурсы по химии, с первой же попытки буквально впорхнул в исключительно престижный по тем временам химфак МГУ, потрясал профессуру знанием органики и гениально ситезировал что угодно из чего угодно, окончил с красным дипломом, распределился в академический институт, защитился с блеском за неполных три года, целился на старшего научного, почти уже получил, но разругался по пустяку в смерть с безосновательно возомнившим о себе и на редкость злопамятным начальником, был из института выжит даже с должности мэнээса, зацепился в отраслевом ящике почти и не по специальности, стал периодически попивать для оттягу, потом втянулся всерьез, потом как раз из-за этого опять вышибли, и, казалось, так и сойдет с круга, но каким-то чудом через старых знакомых оказался и прочно осел в некой загадочной полуспортивной-полугебешной закрытой лаборатории, где неистово и успешно варил неопределяемые даже лучшими спецами Международного олимпийского комитета допинги для спортсменок женской сборной по академической гребле, получая закрытую Госпремию за каждую выигранную на этих допингах и оставшуюся неразоблаченной золотую медаль чемпионата мира или олимипиады, да при этом еще и трахал без передышки всех этих греблядей не поймешь даже почему - то ли в соответствии с рекомендациями тренерского совета, чтобы, не надеясь только на химию, приподнять в них уровень работящего мужского гормона перед ответственными стартами, то ли из патологической любви к самому процессу, поскольку - по его же собственным словам - в эстетическом плане интерес представляла разве что одна из восьмерки или двух четверок с рулевыми в придачу... В общем, жил полной жизнью...
ВОДА
Я люблю смотреть на воду. Нет, я знаю, конечно, что все любят, но я-то ведь не про всех, а про себя. Хотя какая уж в Москве вода, особенно в центре - Москва-река, и все. Но я, похоже, и выразился неточно - я не просто на воду, а как раз на Москву-реку смотреть люблю, и место есть - как из Китайского проезда выйдешь, так прямо через забитую машинами набережную к реке, а там обопрись о шершавый камень, стой и смотри. Можно, конечно, удивляться - чего это там за место: напротив - ТЭЦ какая-то дымит в четыре трубы, ни тебе пейзажа, ни архитектуры, куда лучше где-нибудь напротив Кремля или в Серебряном бору, но это уж кому что. Тут место мое... Сколько здесь всего было - чуть голову куда повернешь, чего только не вспомнишь. Мосты, причал для речного трамвайчика...
Любили мы тогда на нем кататься - хоть и давно это было, а все равно помню и кабину нижнюю, и диванчики кожаные, коричневые в трещинку, и воду серую у самых глаз, и темноту под мостами - под Краснохолмским до ее руки дотронешься, под Большим Каменным осторожно плеча коснешься, а под Крымским повернет голову - глаза близко и губы - чуть дотянулся и снова свет, и уже к Парку подъезжаем - народ, гуляем, дурачимся, все свои, хорошо, только вот она почему-то впереди и не со мной - а что же тогда под мостом было?.. И сейчас понять не могу. Так оно и осталось потом - мне тень под мостами, ему - все остальное. Смешно - сколько лет прошло, а вот попробовал раз прокатиться на трамвайчике на этом один - недавно совсем, - так возле "Ударника" и вылез: в тени под Большим Каменным затосковал, а тут еще с "Красного Октября" карамелью потянуло - нет, не смог дальше, и все тут. Ведь и тогда сладко пахло невидимыми конфетами от ее шеи и волос, в которые я на мгновение опустил свое лицо, пока кораблик, куда мне так и не удалось вернуться, безразлично, но слишком быстро для меня пересекал темную и прохладную полосу воды под широким сводом, так удачно возведенным прямо над тем самым местом тремя архитекторами - не помню, и инженером Калмыковым.
Нет, удивительно все-таки, неужели для воды двадцать лет - пустяк, и в мелкой ряби, разбивающей на неслагаемые кусочки отражения мостов, домов, лиц и облаков, все еще живут, не меняясь во времени, ее губы и волосы, моя рука, осторожно скользящая по затертым до ледяной гладкости, но теплым от весеннего солнца поручням к ее облокотившемуся на них локтю, наше молчание и вздрогнувшее от моего прикосновения загорелое плечо под белым в синий горошек коротким рукавом; подобно тому как воздух над этой водой хранит все эти годы плотную завесу карамельного духа, которую иногда случайный порыв ветра отбрасывает чуть не до Волхонки, но потом все равно отпускает, и она падает назад, на привычное место, и сторожит с двух сторон вход в серую сверху и коричневую снизу тень под мостом, где все так же неуверенно тянется моя рука и вздрагивает ее плечо...
Наверное, поэтому я и люблю воду - удивительное несоответствие между ее медленно, но непрерывно передвигающимся среди каменных берегов телом - все время новым: так и не дано нам дважды войти в одну реку, но не утешает меня твоя печальная мудрость, эфесский мудрец, говори лучше о своем любимом огне, в который можно возвращаться, не сгорая, - и несмываемым постоянством памяти, хранящейся все на том же месте, словно вечна эта ложбинка в тени между двумя упругими серо-зелеными бугорками речной воды, в которую упала моя тридцатилетней давности юность, да так и стоит там, притаясь, готовая невидимой никому, но такой реальной для меня - вынырнуть в любую минуту, чуть приведет меня к этому месту очередная печаль и чуть коснутся меня такой знакомый дым, урчание кораблика или просто девичий смех за спиной.
