– Так ты говоришь, что его звали Антон, – сказал я, прислушиваясь к своим словам, как будто их произносил кто-то другой. – Человека звали Антон…

Сэшеа поднялся и поставил Битлз. Была у него специальная подборка лучших вещей. Должно быть, он все-таки надеялся пронять Кома, растопить ледок. Я расслабленно закрыл глаза и почувствовал, что ничего, кроме музыки, лично мне не надо. Мне вдруг действительно удалось восстановить в себе то замечательное ощущение юности, о котором говорил Сэшеа.

Потом я услышал негромкий, но твердый голос Кома.

– Мы с ним вместе служили. Там. Мы мечтали, как вместе вернемся в Союз, как будем жить дальше… Он был мне как брат. Нет, ты не поймешь, надо было быть там… В общем, мы решили, что здесь нельзя жить по-прежнему, и мы знали, что нам делать. Он был очень похож на тебя. Его звали Антон. Он погиб… Я вернулся один, но не забыл ничего… Жить, как мы мечтали… Я смотрю на тебя и думаю, как ты похож на него.

– У вас там наверно была мясорубка, – сочувственно сказал я, открывая глаза. – Представляю себе…

(Антон! Какой идиотизм давать котам человеческие имена! Об этом, кажется, даже в газетах писали.)

Потом в коридоре я примерил панаму и шинель Кома, а Ком, как зачарованный, смотрел на меня.

– Очень похож, – твердил он. Я даже растрогался.

Мы вышли от Сэшеа вдвоем, и я почувствовал, что ему очень жаль со мной расставаться.

– Ну, старик, я думаю, скоро увидимся, – сказал я, прощаясь. – И давай больше не будем друг друга дурачить, – добавил я, намекая на его сегодняшние выходки.

– Согласен, – просто кивнул Ком. – А когда увидимся? Может, завтра?

– Почему бы и нет?..

Я ехал домой. В метро, когда поезд притормаживал, мне казалось, что мои мозги, разжиженные алкоголем, по инерции уплывают дальше. После «Автозаводской» поезд вырвался на поверхность. Пассажиры приникли к окнам: па горизонте черное небо озарилось гроздьями праздничного салюта.

У подъезда, воткнутая кем-то в сугроб (выброшенная еще с Нового года), торчала пожухлая елочка с облезлыми ветками, на которых трепыхались остатки серебряного, «дождика». Я посмотрел вверх. В нашем окне горел свет, Я нагнулся и, зачерпнув горсть снега, хорошо растер виски и уши, чтобы немного прийти в себя. После этого я вернулся к мысли, которая пришла мне в голову, когда я увидел в окне свет. Мне почему-то ясно представилось, что Лора дома не одна, а с этим… с Валерием… Я ощутил мощный прилив злости, хотя, кажется, ревновать друг друга при наших отношениях в последнее время было, по крайней мере, глупо. «Уж не симптом ли это развивающегося алкоголизма – беспричинная ревность?» – подумал я с беспокойством, будучи волей-неволей осведомлен в некоторых медицинских вопросах.

Но Лора была дома одна. Когда я вошел, она одиноко сидела за столом, накрытом по-домашнему. Печальная, женственная, красивая. Она слушала свой любимый Пинк Флойд. Телевизор тоже работал, но звук был выведен. На экране открывал и закрывал рот Леонид Ильич.

Я понял ее состояние так: она меня ждала, она старалась, она готовилась, а я все не приходил – я пил на работе, с Оленькой, с Сэшеа… Я почувствовал себя негодяем.

Мне захотелось взять Лору на руки и покружить. Но я с огорчением подумал, что сейчас это вряд ли будет мне под силу. Тогда я просто взял ее за руку, она встала, и мы начали танцевать. Я был счастлив, что она – моя жена, моя женщина; именно она. Она обняла меня за плечи, и я тут же вспомнил наше знакомство, наш первый танец.

Это был период, когда я буквально рыскал в поисках женщины, в которую можно было бы влюбиться; я мечтал о неожиданной, страстной встрече, о мгновенном соединении без всяких предварительных околичностей. И вот на вечеринке в общежитии медицинского института я пригласил танцевать темноволосую девушку с холодным, бледным лицом, которая вдруг так решительно прижалась ко мне всем телом, как будто это был не танец, а единоборство объятий. Мы молча душили друг друга.

Я взглянул на ее чуть разрумянившееся лицо и спросил:

– Танцуем еще?

– Да, конечно! – сказала она. – Так хорошо… Было очень плохо, а так – хорошо…

– У тебя какие-то неприятности?

– Неважно… Просто мне сейчас нужен человек, который бы меня очень любил.

– А мне, – восхитился я, – очень нужна женщина, в которую можно было бы влюбиться!

Через полчаса, когда я стал ее раздевать на продавленной чуть не до пола общежитской койке, она вдруг усмехнулась.

– Подожди минутку, – попросила она. – Я только хочу сначала тебя кое о чем предупредить… Я – особенная женщина. Меня изнасиловали в четырнадцать лет, и с тех пор у меня, может быть, слишком большой опыт в этих делах. Я, например, спала с двумя мужчинами одновременно? Тебя это шокирует?

– Я хочу тебя любить!

– Ты мне тоже очень понравился, поверь. Но, пока ты не влюбился в меня по-настоящему, я хочу, чтобы ты подумал, стоит ли влюбляться… Я уже сказала, что я особенная женщина. Один человек, который любил меня, умер на мне от сердечного приступа… Ты тоже хочешь рискнуть? Не испугаешься?

– Если это так, то я завидую этому человеку!

– Тогда иди ко мне… Нет! Подожди! – Она снова остановила меня. – Я должна сказать тебе еще об одном… Я хочу, чтобы ты все знал. Я сейчас беременна. И у меня уже приличный срок.

Она обрушила на меня эти невероятные вещи, но они не только не охладили мой пыл, наоборот, я едва с ума не сошел от любви.

– Я бы хотел, чтобы ты стала моей женой, – сказал я, бросившись напролом.

– А что, если я соглашусь?

– Я тебя прошу!

– Хорошо, я согласна… А сейчас бери меня, не бойся!..

Впоследствии я стал догадываться, что большая часть из того, что она рассказала мне в первую ночь в общежитии, скорее всего, не имеет ничего общего с действительностью. Она наговаривала на себя, а я мучился сомнениями. Впрочем, одно оказалось правдой: она была беременна, а насчет остального я так никогда и не смог выяснить наверняка… Мы быстро поженились. Конечно, никакой свадьбы не отмечали: никакой фаты для невесты, никакой тройки для жениха. Лора была просто в нарядном платье, а я – в почти новых джинсах тестя… Сразу после свадьбы у Лоры случился выкидыш. Она долго болела потом, и я заботился о ней, и то время, наш «медовый месяц», когда она поправлялась после больницы, было очень счастливым, и все было прекрасно до тех пор, пока не произошла эта отвратительная сцена в ванной… Но тут я поспешно оборвал свои воспоминания.

– У Сэшеа неприятности в личной жизни, – сказал я Лоре, – то есть даже не в личной жизни, а вообще – легкий неврозик, мания преследования, комплексы и все такое. Он напрашивается к тебе в пациенты. Не возьмешься, интересуется, его починить?

– Сексотерапией?

– Я серьезно, Лора.

– И я серьезно. У меня к нему, к твоему лучшему другу, половая антипатия. Я не выношу этих… страдальцев.

На столе стоял хрустальный графин, подарок маман, наполненный на три четверти, по-видимому, коньяком. Пила ли Лора, пока меня не было?

– Жанка сказала, что ты собиралась сегодня съездить за продуктами к этому своему новому знакомому.

– Она смышленая девочка, наша Жанка, но на этот раз не угадала. Не совсем угадала.

– Ты ждала меня, а я не знал. Прости! Лора удивленно взглянула на меня.

– Я тебя что – ждала?.. – Она высвободилась из моих рук и села за стол. – Ни в коем случае. Я ждала, но не тебя, нет. И было бы лучше, если бы ты вообще не приходил. Было бы лучше, если бы ты остался успокаивать своего слабоумного друга и, напившись, уснул бы там с ним в обнимку.

– Ну-ну, кого же ты могла ждать? – Я подошел и попробовал ее поцеловать, она уклонилась.

– О, я вижу, ты пришел очень возбужденный. И тебя переполняет нежность. Догнать тебя, очевидно, будет нелегко, но я попробую!.. Налей мне, пожалуйста. Я налил из графина ей и себе.