Предположив, что гостю сложно сразу в лоб начать разговор о том, какие удивительные капризы судьбы занесли его в наши неприветливые дали, я предложила техническую паузу.
– Чай или кофе?.. Только предупреждаю, как честный человек – чай травяной, местный, всякого целевого назначения. А кофе магрибский, от кутюр. Что будем пить?
– Мэм, да мне как-то неловко…
– Бросьте. Неловко было вам, с вашей палочкой, по тропинке скакать так, чтобы мои ловушки не сработали – однако, как-то проскакали…
Гость улыбнулся – насмешливо, но не зло, без вызова:
– Я тут уже больше четверти века. И много работал и со странниками, и с тарками.
– Значит, кофе, – кивнула я, и полезла в буфет. Собаки опять завозились на диване – Булька для чего-то встал, начал топтаться… Наступил, бегемот, Катьке на хвост, та предупреждающе рыкнула…
– Лежать, бояться, – не оборачиваясь, сказала я, – ситуация под контролем.
Готовить кофе меня учили профессионалы – слава Богу, в молодости по свету я попутешествовала от души, так что краснеть не пришлось. Гость тоже в кофе толк знал, потому что, как только запах пошел, лицо его приобрело выражение задумчивое. Если не сказать лирическое.
Время было ближе к обеденному, и я подала на стол домашний хлеб, холодный жульен из дикой утки с грибами, и рыбно-мясную нарезку домашних копченостей, что когда-то у нас с Джой называлось «ленивыми бутербродами». Новоявленный Берт не стал чиниться и отдал дань угощению – по местным правилам таежного этикета из этого следовало, что явился он не с дурными намерениями, а действительно только поговорить. Когда с едой было покончено, и даже мятущиеся от несбыточных надежд собаки перестали оббивать хвостами ножки стола, я разлила в чашки по новой порции кофе, уже по-имперски, то есть с имбирем и кардамоном, и сказала:
– Ладно, а теперь колитесь – что вам от меня надо?
Гость выпрямился, поставил на стол недопитую чашку, нахмурился и спросил:
– Мэм, зачем вам трое очков?
На диване с собаками возникло неприличное веселье. Или показалось?..
Действительно, на груди у меня, на разноцветных кожаных тесемках с фенечками, сплетёнными одною из внучек, висело три пары очков. Если гость имел в виду сбить хозяйку с толку, то ему это вполне удалось.
Ну, при чем тут мои очки?!
– Слушайте, как вас там… Берт. Имейте уважение к старости. В моем возрасте трое очков ещё совсем не предел. Даже странно… Эти для вождения, эти для чтения, а эти – для компьютера…
– Здесь берет Интернет?
– Берет, берет… только кто кого, не всегда понятно. Тут, знаете ли, как в «Винни Пухе»: идут ли слонопотамы на свист, и если идут, то зачем… Обычно этот вредитель саботажит на предмет «невозможности отобразить страницу», или забрасывает меня гнусными оскорблениями типа «обновите браузер». А как объяснишь подлецу, что для моего возраста любые намеки на обновление браузера звучат, мягко говоря, бестактно… Хотя чаще всего мы с ним играем в «сенежского механического дурака».
– Это как?
– А, это игра такая, в неё все сенежане постоянно играют с бытовыми приборами. Правила такие: ты должен заставить прибор работать, а он должен не дать тебе это сделать. Кто перетрудился, тот дурак…
И вот тогда он спросил:
– Мэм, скажите, а почему все-таки вы живете по эту сторону Реки?
…Если захотеть, то можно многое запросто списать на оговорку, – но это было бы откровенной подтасовкой фактов. Что там нашептывает регулярно дежурная старческая бессонница, плевать, – до маразма пока ещё далеко. О тысяче вещей можно осторожно сказать себе: да не слушай, ерунда… Но не услышать сейчас было невозможно: до сих пор все спрашивали, отчего я поселилась на «той» стороне Реки. Случайный гость сказал: на «этой».
Можно было бы списать оговорку на то, что сейчас он сам находился по эту сторону, – что ж такого, если человек просто умеет грамотно выражать свои мысли… Но, как гласит местная народная мудрость, другого обманешь на час, а себя – навсегда.
Я не могла ошибиться: Берт произнес «эту», как «нашу».
…Не мне, а старости моей, поизносившейся в десятках разочарований, сложно было поверить, что возникло вдруг в равнодушном и справедливом мире (против этого ты уж во всяком случае не станешь возражать, старушка-вострушка, верно?) с неба упавшее избавление тебя от непонимания. Того самого, над которым ты когда-то, в силе и славе молодости, в свои тучные годы, ещё счастливо-близорукая, привыкла посмеиваться, и влет диагностировать у других, как лёгкую форму параноидального эгоизма… И на которое теперь, в эпоху фатальной дальнозоркости, сама себя уже осознанно обрекла из очень – Господь свидетель! – важных, и где-то даже трагических резонов.
Но вот чтобы понимание так просто пришло к тебе, на закате обыкновенного хлопотного дня, с суковатой палочкой и умными глазами… Сколько видела моя зрелость и старость умных глаз, которые рано или поздно подергивались дымкой недоверия, непонимания, а главное – нежелания понять, потому что понять – это обязательно принять и разделить. И не меня, пусть ни на кого не похожую, но всё-таки прожившую достойную жизнь, состоявшуюся и самодостаточную, – а мою щемящую ответственность за кого-то другого, кого в своё время имела то ли мужество, то ли неосторожность понять и взять под защиту. Кто отважится встать со мной в моей ситуации – спиной к спине у мачты, против тысячи вдвоем?!
Было время – не было сомнений, кто.
…Я помотала головой, пытаясь вытрясти из неё сантименты, не имеющие отношения к делу. Гость смотрел пристально и сочувственно, и сразу понял, что шкала моего настроения, так сказать, теряет вертикаль с залом.
– Можно ещё кофе? – спросил он.
– Берт, – сказала я, взяв себя в руки, – а вам не кажется, что ваш вопрос нуждается в некоторых, так сказать, объяснениях? Приходите неожиданно, ни с того, ни с сего… за каким-то лешим вопросы задаёте… Я не о кофе, кофе сейчас налью, конечно. А по поводу этой стороны Реки могу сказать только одно: ну и что?
Гость улыбнулся:
– Говорят, вы к неожиданностям всегда готовы, как никто… Говорят – вы так же в своё время и в Страну маханули, неожиданно и бесповоротно… Скажите, а вы что, так ненавидите цивилизацию?
…Бог мой, вот уж чего за мной никогда не водилось, так это небрежения к родине. Да я всей душой и даже селезенкой до сих пор нежно люблю старую европейскую глубинку, городскую и деревенскую: с её необхватными дубами и соснами, занесенными в списки городских достопримечательностей, с тавернами, вросшими за века в землю, так что теперь по ступенькам ко входной двери приходится спускаться, а не подниматься; и королевские гербы, начертанные скромненько, в самом углу вывески какой-нибудь «Королевской трубки», или «Королевского эля» – только потому, что именно в этой таверне лет 400 – 700 назад очередной Карл Лохматый или Георг Немытый расколотил свою глиняную трубку о голову слуги, подавшего ему эль недостаточно быстро. Или принёсшего эль не светлый, а темный. Или вообще пославшего венценосного гостя куда подальше, в свете собственных антимонархических убеждений и пылавших по округе крестьянских восстаний… Я очень скучала по местам, где родилась и выросла – старым городам, с их узкими улочками, заросшими парками и облупившимися фонтанами, с домами давно исчезнувших Гильдий, с кроткими крестами на рвущихся ввысь соборах, и аскетическими замками… Но на моей Дороге далеко позади остались и древние квадры мостовых, и рыночные площади с остатками ещё цеховых построек. Очень далеко позади – и в пространстве, и во времени.
Ностальгией я в своё время отмучалась; а теперь настали для меня другие времена, на других дворах.
