© Екатерина Евдокимова, 2015

© Павел Андреевич Евдокимов, иллюстрации, 2015

Корректор Ольга Игоревна Дульцева

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я проснулся рано утром, полшестого. Мне совсем не хотелось спать. Во рту было сухо, и казалось, что все мое существо жаждет влаги. В комнате было душно. Я открыл окно, и прохлада летнего утра впорхнула в комнату. Выпил теплой воды, что стояла на столе, наскоро умылся, выбрился, одел чистую футболку, закинул в рюкзак книги, блокнот, ручку, краски, фанеру, мобильный, ноутбук и вышел на улицу. В это мягкое свежее утро мне не хотелось вспоминать, какой сегодня день, сколько денег у меня в кармане, работаю ли я, заплатил ли за квартиру и прочие условности. Я раскрывал этот день, как подарок. Нет трескотни FM-волн, вонючих пробок, колючих взглядов, я оберегаю каждое мгновение. Я иду. Я просто иду. Путь – мой внутренний зов.

Мои легкие наполнились запахом прошедшего ночью дождя, утренней свежести, сжигаемых во дворах помоек и лета. Я шел по улочкам своего района, держа путь к мосту, который соединял эту часть города с центральной. За угловатые серые дома зацепилась прошлая ночь: в квартирах еще спали люди, эти замученные сонные зомби не видели, как солнце светило сквозь утренние облака; у подъезда еще сидела горстка нетрезвых, они смотрели жалобно и устало; на первом трамвае возвращалась из клуба девчонка из соседнего подъезда, укутываясь в джинсовку, чтобы через прозрачную кофту было меньше видно пошловатый лифчик. Самый обычный район. И мало-помалу я вспомнил: седьмое июля, воскресенье, две тысячи в левом кармане, не работаю, квитанция на квартиру еще не пришла.

Внутри меня играет тонкая тихая музыка, она еле различима, и так легко ее не услышать. Когда внутри меня играет музыка, я все делаю правильно. Она начинается так робко, почти неслышно, как в Shine On Like Crazy Diamond у Pink Floyd, ее легко прервать ревом плеера, который встроен в каждого из нас: в моем плейлисте, например, привычка планировать, переигрывание ситуаций, которые могли бы случиться. Это коверкает мою музыку, заставляя переключаться на частоту моего рассудка. Сейчас, когда внутри зашипел планировщик: «Куда идти?», «Что сегодня делать?», я шикнул на него, чтобы не перебивал тот сонет, который звучал внутри.

Чувствуя усталость, я вытащил из рюкзака небольшой кусок фанеры, положил на тротуар и сел. Это моя походная деревяшка, что служит мне скамейкой в любом месте. Мимо редко проезжали машины, и появился первый дворник. Я достал из рюкзака книгу и стал маленькими глоточками абзацев наслаждаться романом Гессе «Игра в бисер». Я не мог читать его долго, как нельзя много выпить коньяка. Через минут десять, когда я дочитывал, как Йозеф окончил Вальцдельт, что-то легко, почти невесомо, на секунду коснулось моего плеча. Я подумал, что это лист упал с дерева, и не стал оборачиваться. Ветер легко подул, и из-за моей спины вылетел бумажный самолетик. Маленький, аккуратный. Я взял его – он был похож на небольшую птицу, которая далась в человеческие руки. Самолетик был сделан из листка, выдранного из книги. Я присмотрелся, пытаясь понять, что это за произведение. Глаза выцепили слова «Кнехт» и «Касталия». А это… Это лист той книги, которую я читаю! Внутри все похолодело, и дрожь прошлась по телу, застряв в руках, не прекращая биться в кончиках пальцев. Сзади меня только дворник, мирно подметавший тротуар. Гарнитура на самолетике и в книге один в один – «Литературная». Я боялся перевернуть страницу своей книги и увидеть в ней выдранный лист!

Я быстро сунул книгу, самолетик и дощечку в рюкзак, накинул лямку на плечо и пошел дальше, стараясь унять мелкую дрожь в руках.

Улицы были все еще пустынны и бесконечно прекрасны в своем безлюдии: нет шума, колючих взглядов, суеты. Только редкие прохожие, легкий ветер и временами грохот трамвая. Я шел по тротуару недалеко от набережной. Медленно, своими тремя километрами в час, я подходил к реке в центре города.

Последний год дал мне какое-то новое измерение в пространстве, времени. Это был невидимый слой бытия, который делает существование жизнью. О нем можно прочитать между строк в любимой книге, услышать в диалогах в фильме, поймать ощущением в любой миг, нащупать его в долгих, открытых, но редких разговорах. Оно приходит тогда, когда не нужно угнетать свою сущность, когда есть собственно жизнь, а не список дел и планов. Впервые я принял этот слой в свою жизнь, когда начал рисовать. По ночам, в пустой квартире, под музыкальные исповеди любимых групп. Я рисовал, обмакивая пальцы в густую краску, оставляя отпечатки своих пальцев и души на бумаге. Наслаждение – это слишком избитое слово для того, чтобы описать то, что я чувствовал. Но иного слова у меня нет. Я отпечатывал пальцами на бумаге каждый день, который видел своими глазами. Серые, скучные, грубые, холодные, чужие дни становились красочными, преображенными моим внутренним зрением, и весь проходящий год я видел именно таким, каким создавал его в своих рисунках. Позже этот мир дополнили книги – те, что я читал и те, что я пытался писать. Этот мир был особенно осязаем, потому что словами я могу описать все, что угодно. Казалось, они были руками моего сознания, потому что с их помощью я мог строить все, что вижу внутри себя, именно так, как я это чувствую. Нет погрешностей. Слова – идеальный материал для фантазий. Правда, лишь те слова, в которые верят. Я никак не мог дописать свою книгу, внутри меня на середине каждой из них что-то ломалось, будто сверхъестественные силы, которые я открыл в себе ранее, засыпали, и оставался я один на один с собой.

Я окинул взглядом набережную в поисках скамейки, на глаза мне попалась широкая с удобной спинкой. Усевшись на нее, я снял кроссовки и поджал ноги по-турецки. Я закрыл глаза. Там, внутри меня, была спокойная мягкая темнота. В ней рождалось мое пространство, время текло по-другому. Я ненавидел громкие внешние звуки, они раздражали меня, и мне порой хотелось обрубить их острым топором. Из-за них я не слышал свой голос. Его можно было услышать только во внутренней теплой темноте. Он, никогда не кричащий, выражал на понятном мне языке то, что я смутно ощущал, о чем догадывался.

– Апчхи! – громко чихнув совсем рядом и шумно высморкавшись, кто-то ворвался в мое внешнее пространство. Я открыл глаза, солнечный свет ослепил меня на мгновенье. В пяти шагах от скамейки стоял какой-то странный мужик в клетчатых штанах, потертом пиджаке и треснувшись очках. Вид его вызывал неприязнь. Он плюхнулся рядом со мной так, что скамейка вздрогнула, и хотел было заговорить о чем-то. О чем там обычно говорят такие противные типы, беспардонно врывающиеся в чужое пространство? Я, рассердившись, вытащил телефон, сунул наушники в уши (ненавижу, когда кто-то так делает при мне) и поставил играть первый попавшийся плейлист. В наушниках послышалось протяжное мычание и чиханье, задававшее ритм. Не помню у себя такой песни. Краем глаза я окинул того странного, который сидел рядом. Он смотрел на меня в упор, и глаза у него были хитрющие. Я резко встал, ноги мои оказались в носках на асфальте, но я быстро сунул их кроссовки и пошел по набережной. Мычание в наушниках остановилось. Кажется, этот тип что-то сказал. Он определенно напоминает мне кого-то.

Без машины, велосипеда, автобуса, трамвая, роликов. Пешком. Я не стою на месте. Если автобус встал в пробке, мне легче выйти и дойти пешком до того места, где пробка кончается. Когда вечером долго нет трамвая, а надо ехать, иду пешком до другой остановки, автобусной, к примеру, хотя минут через пятнадцать пришел бы трамвай. Но это ходьба другого сорта – для цели. А я хочу идти к себе. На это можно возразить, что я всегда с собой, ну да: вот мои руки, ноги, но такое вот паломничество сквозь суету позволяет мне достигать особого ощущения внутри, именно его я и называю ощущением себя. Его трудно достичь мысленно, методично проделывая какие-либо ритуалы. Только так. Идя без всякой цели по неизвестному пути. Этого я и хотел в то июльское утро, отойдя от противного дяденьки, который своим чихом нарушил внутреннюю сосредоточенность.