Илья облегченно рассмеялся.
– Все у нас будет хорошо, тетя Аня. Вот увидите. А про любовь вы напрасно так думаете. Вот встретите кого-нибудь, полюбите – и заживете, как в раю. Вам же шестидесяти нет…
Анна Петровна в ужасе замахала руками:
– Что ты несешь такое, охальник? Кому старуха нужна? Нет уж, докукую одна, судьба такая. Ты лучше ешь, а то с этой твоей любовью на нет сойдешь и так непонятно, в чем у тебя душа держится. На себя не похож, вот те крест святой…
– Что с тобой? – спросил его Владилен Сергеевич, едва Илья переступил порог кабинета главного редактора. – Случилось что?
– Я женюсь! – выпалил Илья и тут же покраснел.
– Рановато, конечно, – рассудительно вздохнул Владилен Сергеевич, – ты, вроде, еще и не нагулялся толком, но дело молодое, понятное. Невеста-то кто? Местная? Или с прежнего места выписал?
– Даша…
– Даша, Маша, Саша… Илья, я тебя не узнаю, где твоя прославленная конкретика? Кто она? Работает, учится? Родители есть?
– Учится в институте на третьем курсе. Мать не работает, отец какой-то госслужащий, не знаю. Сегодня пойду знакомиться, пригласила. И не смотрите на меня так, будто оплакивать собрались. Я всю жизнь мечтал встретить такую девушку.
Владилен Сергеевич снова вздохнул и махнул рукой.
– Всю жизнь? Да, долго, конечно… Ну, работник из тебя сегодня, как я понимаю, никакой. Иди уж, жених, от тебя сейчас все равно толку не будет. Материал твой сам вычитаю, невелик труд, у тебя же все давно сто раз проверено-перепроверено.
– Но, Владилен Сергеевич, это же…
– Иди-иди, не подавай другим дурных примеров, а то, глядя на тебя, все начнут влюбляться, да жениться, а работать кто будет? Понимаю, что очерк серьезный, ну так я ведь не первый день в газете работаю. Думаю, заслужил какое-никакое доверие. Только вот что… Хотя, ладно, иди.
– Что-то не так? Да говорите же, Владилен Сергеевич, раз начали. Я от вас все рано не отстану, знаете же. Что случилось?
– Пока – ничего. Но я вот тут сырыми своими мозгами подумал: а не подставим ли мы с тобой ребятишек-то? Не главарей, конечно, а «шестерок». По твоему очерку их посадить должны… И посадят – тут к гадалке не ходи. А жизнь-то только начинается…
– Предлагаете их по головке гладить? – ощетинился Илья. – На счету этой банды четыре трупа, ограблений никто не считал, два групповых изнасилования, одна девчонка после этого руки на себя наложила. Жалейте деточек, жалейте. Следующий раз они вообще никого в живых не оставят, чтобы, значит, без свидетелей…
– Не гони волну, – устало отмахнулся Владилен Сергеевич. – Я не предлагаю награждать их именными часами за гуманизм. Но через сутки весь город будет знать их по именам.
– Страна должна знать своих героев, – усмехнулся Илья.
– Не ерничай! – вдруг взорвался Владилен Сергеевич. – Ко мне тут приходила мать одного из этих… Сам знаешь: слухами земля полнится. Плакала, переживала, что муж ее, отец этого дурачка, который с бандой связался, не переживет позора, если что. Я обещал посмотреть… Подумать… Теперь вот с тобой советуюсь: может, фамилии все-таки не называть? Все равно они все – в изоляторе, суд будет, определит меру вины каждого. Родителей-то за что?
– Про то, что дети за отцов не отвечают я слышал, – ехидно ответил Илья. – Но вот чтобы родители за детей собственных не отвечали… Впрочем, если хотите, пусть будет по-вашему. Как в армии: вы начальник, я дурак. Как прикажете, господин главный редактор.
– Так вот и прикажу, – снова распалился Владилен Сергеевич. – В общем, очерк я вычитаю сам. В полосу он уже поставлен, можешь не волноваться. И главные «герои» свое получат, миндальничать не буду. Но остальных пацанов давай все-таки пощадим. Не ради них даже, ради их семей. А потом, может, и опомнятся. Отсидят, сколько положено, поймут что-то по жизни… Как тебе такой вариант?
– Не нравится. Но… пусть это будет амнистия, что ли, в честь дня моего сватовства. Хотя и не по совести все это.
– Наверное. Но кроме совести должно быть еще и сострадание. Об этом ты когда-нибудь думал?
– Думал, – ответил Илья, поднимаясь из своего кресла, напротив стола Владилена Сергеевича. – И не только думал, но и сострадал. Девушкам пострадавшим, например. Или семьям тех, кого эти подонки убили. Тем, кого они избили и ограбили. Но сострадать преступникам… Извините, это не ко мне.
– Да уж… Тебя, наверное, даже той самой знаменитой «слезинкой ребенка» не пронять. Той самой, за которую…
Илья, который уже собирался выйти из кабинета, повернулся, будто ужаленный:
– Слезинкой, говорите? Одного ребенка? А я помню, как иногда ночами вся наша спальня ревела. Тридцать пацанов, самому старшему – года четыре, и все в подушки ревут. А громко плакать нельзя было, директор наш это не любил, наказывал… Кого на ночь в холодный нужник запирал, кого – на чердак, а самых везучих просто пороли. Так вот, плакали тихо. Но нас было много… В общем, непрерывный такой задушенный скулеж стоял. Слезинка ребенка… Да, этим меня не пронять. И родителей, которые проглядели свое чадо, мне тоже не жаль. Лучше бы сдали его в детский дом сразу после рождения. И уже ни за что не отвечали. Легко!
Владилен Сергеевич почувствовал, что задел какую-то глубоко личную струнку в душе своего любимца, и пошел на попятный:
– Хорошо, оставим, как есть. Но только сделай милость, не выноси приговор до суда. Смягчи там некоторые пассажи, посвяти этому часок. А потом – свободен. Договорились?
– Договорились, – неожиданно покладисто согласился Илья. – Вот тут вы правы: мое личное мнение тут значения не имеет и определять меру вины может только суд. Так что наиболее резкие эпитеты я уберу… Нет, я вообще от своих характеристик воздержусь, так будет даже убедительнее. Пусть читатель делает свои выводы. Вы правы, Владилен Сергеевич.
Главный редактор даже растерялся от такой неожиданной покладистости, но быстро взял себя в руки.
– Вот и хорошо. Значит, поработай часок, принеси мне гранки – и свободен. Не забудь сказать, когда свадьба.
– О чем разговор? Считайте, что вы уже приглашены.
С неожиданно легким сердцем Илья вышел из кабинета Владилена Сергеевича и направился в собственную комнатушку, тесную и темноватую, но зато – отдельную. Там он быстро и – что греха таить – механически прочитывал полосы, убирая наиболее резкие пассажи, а думал при этом совершенно о другом.
Нужно купить цветы, он же идет к своей невесте. А может быть, не цветы, а один цветок. Роскошную красную розу. Даша поймет…
Цветок, конечно, обязательно, а вот колечко… Не рано ли? Может, ее родители возражать будут, хорош он будет с каким-нибудь ювелирным изделием. Да и вообще он ей ничего еще не дарил. Не успел, да и денег особых нет.
Купить колечко на обручение? Ага, в уличном киоске, на дорогое-то откуда деньги? А если ничего не выйдет, как он будет выглядеть с этим колечком? Нет, уж лучше не искушать судьбу, потом, все будет в свое время. Он обязательно найдет денег на кольцо для Даши. С жемчужиной – такого же цвета, как ее глаза.
Ага, а на какие деньги тогда покупать обручальные кольца? Господи, о какой ерунде он думает! Ну, возьмет ссуду в редакции, все так делают. Одолжит у друзей-знакомых. Алена с Алексеем давно предлагали взаймы и бессрочно… Господи, а если он не понравится Дашиным родителям? При чем тут тогда друзья, деньги и все прочее? Да и как он вообще будет дальше жить, если Даша не станет его женой?
Илья затряс головой и одернул сам себя. Что за истерика, в самом деле? Мысли точно по замкнутому кругу ходят: дашины родители – кольцо – деньги – дашины родители. Как он будет жить? Нормально. Даша – не единственная девушка на свете. Умная – да, но и Рита, в конце концов, тоже очень даже умная. Для женщины, естественно. Откажет Даша – можно жениться на Рите…
Господи, какая чушь лезет в голову! Может, на Алексее жениться – тоже хороший друг, отзывчивый, понимающий, щедрый. Какая из Ритки жена – со смеху сдохнуть можно! Да она же первая его на смех подымет: совсем, мол, Астраханский, заработался… Заработался, как же. Двадцать минут сидит, уставившись на гранки, и ничего перед собой не видит, только Дашины глаза мерещатся.
