— Я думаю, что за наркоманов мы зацепились из-за того, что во-он там, на площадочке, полно использованных шприцев, кое-какие свеженькие, — продолжил Болельщиков, протягивая мне на листе бумаги три одноразовых шприца, в которых по стенкам лениво перекатывались какие-то бурые капли. — Машка, ты пишешь уже? Это я прямо с подоконника забрал — аккуратно, на бумажку. Сейчас на пальчики обработаю, все пригодится.
— Спасибо, Женя, положи вот сюда, только смотри, чтобы никто не наступил. — Я благодарно кивнула Женьке. — Даже если эти наркоманы, которые там на площадочке тусуются, и не при делах, то хоть как свидетели сгодятся.
— Ага, — Женя шумно перевел дух. — Я вон, когда в квартиру ходил лампу подключать, мне тетка там сказала, что дверь парадной дважды хлопала.
— Вот как? — Я подняла глаза от протокола. — Значит, сначала выбежали убийцы, а потом — сверху — наблюдатели рванули? Может, те самые наркоманы с площадки? Там у них постоянный клуб…
— Убийца. — Это подал голос эксперт Задов; он уже проделал с трупом все, что от него требовалось, и теперь заполнял листочек с описанием трупных явлений. Все, что он там написал, — и сведения о наличии или отсутствии трупного окоченения, и то, как ведут себя трупные пятна при надавливании динамометром, и как реагирует зрачок при введении раствора пилокарпина в переднюю камеру глазного яблока, и кое-что другое, — все это послужит для определения времени наступления смерти. Хотя в нашем случае время смерти точно зафиксировано в медицинских документах — карте вызова «скорой помощи»…
— Что, Лева?
— Я говорю, не убийцы, а убийца. Мне почему-то кажется, что он был один. — Лева устало вытер пот со лба тыльной стороной руки в резиновой перчатке.
— Ты знаешь, мне тоже это приходило в голову. Надо поискать среди приятелей этой девочки — может, она вчера не с тем в кино пошла, а сегодня ревнивый поклонник ей объяснил, что надо соблюдать верность.
Болельщиков, перематывающий в фотоаппарате пленку, включился в разговор:
— Задов, тебе просто кажется или есть веские доводы?
— Что убийца был один?
— Ну да.
Лева подошел ко мне, подняв руки в окровавленных резиновых перчатках, и выставил бедро, как латиноамериканская красотка.
— Машка, ну-ка, прикури мне. Сигареты вот здесь, в кармане. Ай, щекотно же!
Я послушно достала из Левкиного кармана пачку сигарет и зажигалку, прикурила сигарету, и Левка, нагнувшись ко мне, прихватил ее зубами.
— Угу, — промычал он, затягиваясь.
— Не за что, родной. Так есть веские доводы?
— Элементарно, Ватсон. — Задов приосанился, готовясь прочитать нам с Болелыциковым лекцию по криминалистике. — Исходя из параметров ран, орудие было одно. Судя по весьма краткому периоду времени, в течение которого наносились ранения, это орудие было в руках у одного человека, никому не передавалось. А если убийц было несколько, то что делали остальные? Стояли и смотрели? Тогда они не убийцы…
— Сразил. — Я перевернула лист протокола. — Ладно, хорош трепаться. Я вход в парадную описала, давай привяжем труп к двери и лестнице и поехали па наружному осмотру.
— Это мои гениальные дедуктивные выкладки ты называешь «трепаться»? — деланно возмутился Задов.
— Ребята, вы когда-нибудь вслушивались в то, что вы говорите? — пропыхтел из-за моей спины Болельщиков. — «Привяжем труп», «поехали по наружному осмотру»… Или вы не русские?
— Женечка. Это же арго, профессиональный жаргон. Что тебе не нравится? — удивилась я.
— Какое арго, Марья? Ты с рождения так изъяснялась. Я же помню, как сто лет назад, ты еще стажерочкой была, звонила домой с места происшествия и маме говорила: «Мама, я сижу на трупе». А все почему? Нет культуры языка.
— Бог с ней, Женя, — махнула я рукой. — Для нас главное — культура следственного производства. Важно то, что я в протоколе напишу, а не то, что я шепотом говорю участникам осмотра. Ведь Левка меня понимает и веревкой труп привязывать не собирается. А наоборот, сейчас продиктует мне данные о положении трупа по отношению к двери парадной и лестнице. Если тебе так больше нравится.
— Что это с ним? — шепнула я Леве, когда Болельщиков, ворча, отошел. Не успел Левка ответить, как Болельщиков резко обернулся и завопил:
— Я интеллигентный человек! Во где мне ваш жаргон ментовский!
— Женя! Прости, конечно, но среди нас ты один — мент, а я-то как раз следователь прокуратуры!
— Тем хуже! — отрезал Женя.
Я выразительно посмотрела на Левку Задова, и он, махнув рукой в сторону необъятной спины Болельщикова, присел над трупом и начал диктовать мне:
— Труп несовершеннолетней Антоничевой лежит на полу парадной… Маша, как пишем — как «скорая» оставила? На спине? — Я кивнула, и Лева продолжил: — …На спине, головой направлен в сторону входной двери в парадную, ногами в сторону лестницы, руки раскинуты в стороны, ноги сведены, вытянуты…
Оглянувшись на Женю и убедившись, что тот уже вне пределов слышимости, Задов отвлекся от описания трупа и с большим удовольствием сообщил мне, что Женя недавно пострадал за отсутствие культуры языка.
— Представляешь, Машка, Болельщиков дежурил вместе с каким-то молодым уродом-следователем, тот ужрался в сосиску прямо в главке, они поехали на сексуальное убийство старой бомжихи, и следака сначала под лестницей стошнило, а потом он прямо там и упал. Болельщиков себя чувствовал виноватым, поскольку первый выпить предложил. Вот он и стал спасать положение — сам решил все за следователя написать.
— Ну? И что?
— А то. Наш Димка Сергиенко ему продиктовал «задний проход зияет», а Женя под алкогольными парами записал «задний проход сияет». Дальше от себя добавил — «имеются признаки совершения половых актов в верхний и нижний конец пищеварительного тракта».
— Как-как?
— Ну, то есть в рот и задний проход.
— Удачное выражение, — хихикнула я, — надо будет запомнить.
— Вот. По трезвости до такого не додумаешься. Когда протокол привезли в городскую, его там до дыр зачитали, я уже всех перлов и не упомню. Что-то еще типа «в носовых ходах светлая прозрачная жидкость — сопли». Кто-то из надзирающих прокуроров снял копию — и в экспертно-криминалистическое управление с доброй сопроводительной.
