Снова раздался звонок в дверь. Теперь открывать пошел Стеценко, по праву человека, когда-то здесь жившего и все знающего. И опять это оказался не Синцов. На этот раз к моей кровати склонился друг и коллега Горчаков.

— Вы что, сговорились, что ли? — слабым голосом сказала я, хотя на самом деле меня разбирал смех. Можно себе представить, что про меня думает журналист, а также какие черные подозрения все-таки роятся в мозгу у Стеценко, не говоря уже о том, как обалдел Горчаков, застукав у меня и Сашку, и Антона. Причем Сашка не ограничился открыванием двери. Желая, по всей видимости, пометить территорию, он пошел на кухню приготовить чай для всех присутствующих. И даже поджарил яичницу для Горчакова. Прошло далеко не пятнадцать минут, когда наконец заявился Синцов.

Вид у него был еще более усталый и мрачный, чем обычно. К моему удивлению, он за руку, как со старым знакомым, поздоровался с журналистом, и у меня отлегло от сердца. Журналист деликатно удалился на кухню, оставив меня с вновь прибывшим.

— Ну ты, мать, нашла время болеть, — упрекнул меня Синцов.

— Андрюшенька, не сердись, я завтра буду как огурчик.

— Будешь ты, как же! А то я не знаю, что такое синовит!

— А я не знаю, что такое синовит.

— Это то, что у тебя с коленкой происходит.

— Да не волнуйся ты, у меня есть наколенник, в нем ходить не так больно. Завтра поедем на все остальные места происшествий, и вообще работаем по полной программе.

— Ладно, заеду за тобой домой, чтоб ты в наколеннике пешком не шлялась. Только пораньше.

— Полдевятого, ладно? Только я еще в прокуратуру заскочу, хочу с шефом поговорить. Слушай, а ты что, знаешь Старосельцева?

— Знаю. Он писал про несколько наших дел. Нормальный парень, оперативник в нем погиб.

— Ну, слава Богу. А то он выскочил, как черт из коробочки, с вопросами про серию убийств женщин. Я и подумала, что лучше взять процесс под контроль, и стала его с собой таскать. Может, с ним поговорить насчет обращений к женщинам в средствах массовой информации?

— А ты что, не помнишь, что тебе сказал Евгений Кириллович? — поддел меня Синцов.

— Не буду же я подписываться своей фамилией? Можешь ты выступить в печати, тебе никто не угрожал увольнением.

— Ты так думаешь? Мне мой собственный начальник слово в слово повторил то, что тебе сказали в городской прокуратуре. Малейший контакт с прессой — и я буду уволен.

— Хорошо, пусть Антон напишет, что обращался к нам за комментариями, но мы наотрез отказались разговаривать с прессой.

— Так нам и поверят.

— А меня это мало волнует. Но, может, хоть одну женщину спасем.

— Шансов мало. Надо, чтобы женщина прочитала именно эту газету и чтобы ей не нужно было никуда выходить в три часа.

— Слушай, Андрей, а мы ведь так можем и клиента спугнуть, — задумалась я: — Особенно будет смешно, если потенциальная жертва не прочитает газету, а злодей прочитает. И затаится.

— Да, так нельзя. Давай Антона позовем, посоветуемся.

— Давай уж тогда всех позовем. Горчаков же тоже по этим убийствам работает, а у Сашки три вскрытия по ним. И скажи, что ты такого установил интересного?

— Понимаешь, — медленно начал Андрей, — я еще сам не знаю, интересное это или нет. Я сегодня поработал с бомжами из того подвала, в котором нашли труп художницы нашей, Жени Черкасовой.

— Так, — сказала я, приподнимаясь на подушках.

— Так вот, два бомжа клянутся, что видели девушку в белом пальто, «всю из себя», за несколько дней до убийства в парадной этого дома.

— Она входила или выходила? — быстро спросила я.

— Она стояла на первом этаже.

Как только я открыла рот, чтобы высказать пожелание отработать всех жильцов парадной, Синцов продолжил:

— Я в паспортном столе взял списки жильцов. Там всего шесть квартир…

— В жилконторе? — переспросила я. — А по-квартирного обхода по убийству Черкасовой разве не проводилось? Правда, в деле справок нет, но я думала, что в ОПД…

— Какое там…

— Черт знает что! — разволновалась я. — А ты с какими разговаривал бомжами? Которые обнаружили труп?

— Нет, это другие.

— Их допрашивали?

— Размечталась, — грустно покачал головой Синцов. — Допрашивали только тех, кто труп нашел, и то по настоянию уголовного розыска.

— Надо этих допросить. И жильцов дома отрабатывать.

— Конечно, надо. Вот я завтра и собирался вместе с тобой туда проехать.

— Андрюша, — жалобно сказала я, — у меня ведь еще мать Риты Антоничевой не допрошена, по последнему трупу. Хоть разорвись…

— Ладно, сделаем, никуда она не денется. Ну что, звать народ?

Синцов дошел до кухни, есть отказался и созвал всех на генеральное совещание к моей постели. Мы долго ломали голову, как нам сделать так, чтобы волки были сыты и овцы целы, то есть, как предупредить возможных жертв маньяка и в то же время этого самого маньяка не спугнуть. И, в качестве побочного эффекта, не подставить свои головы начальству за порочащие связи с прессой. Старосельцев предложил выйти еще на телевидение и не говорить впрямую о том, что по субботам в нашем городе женщинам лучше по парадным в три часа дня не бродить, а сделать что-то вроде репортажа об очередной кампании по охране правопорядка, о тотальном патрулировании и прочем.

— Знаете, ребята, я бы на вашем месте проконсультировался с психиатрами, — резонно заметил Сашка. — Вы ему вводную измените, и он будет мочить не по субботам, а по пятницам. И что тогда? Еще и по пятницам будете патрулировать?

— Саш, ну что же тогда, никак нам не предотвратить убийство? — спросила я. Сашка пожал плечами.

— Если бы мы еще представляли себе, по каким параметрам он их выбирает! — добавил Синцов.

— Скажи, а вы сегодня занимались этими трупами? — стала я приставать к доктору Стеценко под одобрительными взглядами Горчакова.

Стеценко кивнул:

— И знаешь, Маша, у нас не получается один человек. Слишком разные антропометрические характеристики. Разный рост, разный вес, разная сила ударов.

— А сколько получается? — спросил Синцов.

— Как минимум двое. Причем один — высокий,

крепкий, бывший или настоящий борец. И психопат. Во всяком случае, весьма неуравновешенный тип.

— А это откуда известно? — подозрительно спросил Горчаков.

— А это уже мои домыслы, — ответил Сашка. — При таком росте и борцовских навыках, да еще и при явном физическом превосходстве над жертвой, он наносит столько ударов! Десять, двенадцать, причем это не вызывается необходимостью, если считать его целью достижение смерти жертвы.

— Это ты про трупы Ивановой и Антоничевой?

— А что еще можно считать его целью? Ребята, можно я включу диктофон, а то я запутаюсь в ваших построениях? — спросил журналист.

Синцов кивнул, и мы милостиво разрешили Антону включить аппаратуру.

— Такое впечатление, что он возбуждается от своих же действий. Очень похоже на психические отклонения…

— Кто бы сомневался, — пробурчал Горчаков.

— Дело в том, что по другим трупам получается другая картина. Человек, убивший двух старушек — Шик и Базикову, — имеет совсем другую психическую организацию. Он спокоен, и жертва не провоцирует его на неоправданную жестокость. Я уж не говорю, что он гораздо ниже того типа, который замочил Иванову и Антоничеву.

— Стоп! Так что же мы имеем? — заволновалась я. — Я с таким еще не сталкивалась. Два психа действуют в группе? Такого не бывает.

— Подожди, Маша, — остановил меня Стеценко. — Я еще не все сказал. Хотя у нас мнения разошлись, я считаю, что неустановленную женщину на черной лестнице и Погосян убивал третий человек. Еще я долго возился с трупом Черкасовой…

— Ну?! — поторопила я его, а то пауза затянулась.

— Ну, похоже, что и он тоже…

— Саша, ты хорошо подумал? — простонала я. Но ответ я уже знала. За время, прожитое вместе с Сашкой, он много раз предоставлял мне возможность убедиться в своей интуиции и блестящей способности к логическому мышлению. Я чувствовала, что и на этот раз он не ошибается.