— Да Сашка не нуждается в моей защите, потому что он тебе ничего плохого не сделал.

— Возможно. Но я хотела от него большего.

— Швецова, ты зажралась, — повторил Горчаков то, что мой внутренний голос давно уже доказывал мне, когда я оставалась с ним наедине.

— Мне стало казаться, что я ему не так уж и нужна. И, похоже, я не ошиблась.

— С чего ты взяла, дуреха? — Лешка даже остановился и стал вглядываться в меня, ища признаки мгновенно развившейся умственной отсталости.

— Ну хотя бы с того, что прошло уже больше пяти месяцев, а твой любимый Стеценко так и не нашел времени поговорить со мной о личном. Если мы и встречаемся случайно в морге, он со мной только про трупы разговаривает. Я в курсе всех интересных вскрытий за последние полгода. То есть он до сих пор так и не решил, нужна я ему или нет.

— Слушай, ты, феминистка хренова! Что ж ты за других решаешь, нужна ты мужику или нет? Может, он ночей не спит, только о тебе и думает?

— Может быть. Только мне об этом ничего не известно, а я привыкла полагаться на то, что я вижу и слышу.

— Догматичка! Во-первых, пять месяцев для мужика — не срок. Он может и годами решать, нужна ты ему или нет…

— Вот и прекрасно, только я не буду годами ждать, пока он созреет для решительных поступков.

— А что ты сделаешь, интересно, ненормальная?

— Заведу любовника. Выйду замуж.

— Да? Ха-ха-ха! — Лешка разразился обидным хохотом. — Дурочка, я что, тебя не знаю? Ты уже вкусила свободной жизни, без мужика, которого надо холить, лелеять, ублажать и еще терпеть от него всякое. Да тебя теперь замуж калачом не заманишь. Что я, тебя не знаю?

Я вдруг поняла, насколько Лешка прав. Получается, что опять другие люди понимают мою сущность лучше, чем я сама. Эта мысль настолько впечатлила меня, что я молчала всю оставшуюся дорогу до метро, несмотря на Лешкины приставания по поводу женских трупов и намеки, что он с утра едет в морг и мог бы поговорить с экспертами… Завтра все ему расскажу.

В метро мы с Лешкой разошлись по разным веткам, и мне так повезло, что я оказалась почти в пустом вагоне. Напротив меня сидел только коротко стриженный молодой человек, и я, поглощенная раздумьями о своей нелепой личной жизни, не сразу заметила, что он откровенно изучает меня, склонив голову к плечу. Когда я все же обратила на него внимание, он решился:

— Хотите, я вам скажу, как вас зовут?

Я усмехнулась. Последний раз со мной знакомились таким образом лет двадцать назад, когда я была в седьмом классе. Но визави просто сверлил меня глазами.

— Хотите, я вам скажу, как вас зовут?

— Спасибо, я знаю, — вежливо ответила я.

Визави неожиданно смутился, а я испытала облегчение: никогда не знаешь, на кого нарвешься вот так, в шутейном разговоре: моя подружка как-то грубо отшила пьяного, привязавшегося к ней на эскалаторе, и была избита так, что три месяца не показывала носа из дому. А этот, раз краснеет, вряд ли будет дебоширить. Хотя кто их, мужиков, знает…

— Вас зовут Мария, — продолжал молодой человек, оправившись от смущения. Я была удивлена.

— Что-нибудь еще из моей биографии? — спросила я, стараясь не показаться слишком заинтересованной.

— Пожалуйста. Ваша работа связана с людьми.

— А конкретнее? — Эта угадайка занимала меня все больше и больше.

— Вы или врач… — наверное, по моему лицу он понял, что промахнулся, — или юрист.

Вглядевшись в него, я увидела, что он не такой уж молоденький — ему лет тридцать пять, просто в его облике есть что-то мальчишеское.

— Ну что, я прав?

— Похоже, что и вы работаете с людьми, — не осталась я в долгу. — Вы или продавец, или журналист.

Парень расхохотался. Смех у него был хороший, заразительный.

— Один — один, — отсмеявшись, сказал он. — У вас вид усталый, помочь вам? Сумка тяжелая?

— Донесу, спасибо, — ответила я, мгновенно разочаровавшись. Я, конечно, доверчивая, но не настолько.

— Скажу вам откровенно, как продавец — доктору, это я из лучших побуждений. Но я вижу, вы боитесь доверять незнакомому, поэтому могу показать вам свои документы. — И он вытащил из кармана удостоверение члена Союза журналистов.

Приближалась моя остановка, и мне совершенно не улыбалось идти домой в сопровождении незнакомого мужчины. Может, он и есть наш загадочный маньяк, вот так и цепляет своих жертв — обаятельно улыбается, предлагает помочь, а в парадной достает ножик… Надо как-то отделываться от него. Поезд остановился, двери открылись. Досидев до объявления: «Осторожно, двери закрываются», я резко встала и, не глядя в услужливо развернутое передо мной удостоверение, вежливо сказала:

— Спасибо, мне пора выходить, — и выскочила на перрон как раз в тот момент, когда двери начали смыкать створки. Обернувшись, я увидела, что мой случайный знакомый, улыбаясь, машет мне рукой за стеклом.

Когда я добралась домой, ребенок успел сделать уроки и поиграть на гитаре. Был он какой-то грустный, и я присела перед ним на корточки и заглянула в лицо.

— Гошенька, котик мой, что ты куксишься?

— Так, ничего… — Он отвел глаза.

Мне это не понравилось. Я уселась в кресло, посадила его к себе на колени и обняла. Ребенок послушно положил голову мне на плечо, и мне показалось, что он едва сдерживает слезы.

— Лапонька моя, что случилось? — Я стала гладить его по голове, целовать в макушку, и он все глубже зарывался мне в плечо и прижимался ко мне и уже начал всхлипывать. — Что ты, мой зайчик? Что-нибудь в школе?

— Нет. Мне просто тебя не хватает, — прошептал он, пряча лицо.

— Котеночек мой! — Я изо всех сил прижала его к себе. — Ты же знаешь, что я тебя очень люблю, больше всех на свете, я бы очень хотела быть с тобой все время, правда!

— Правда? — переспросил он, хлюпая носом.

— Ну конечно.

Я гладила его по голове, и он постепенно успокоился.

— Ма, я так скучаю, когда я один дома. Давай заведем собаку, а?

Я вздохнула.

— Гошенька, собака — это замечательно. Я в детстве тоже очень хотела собаку и даже как-то принесла домой щенка.

— Щенка? — заинтересовался он. — Какой породы?

— Беспородного. На даче какая-то женщина продала мне его за три рубля, за все мои сбережения.

— И что с ним стало?

— В пятницу на дачу приехала мама и попросила отнести щенка обратно, сказала, что мы не можем его держать.

— И ты отнесла?!

— Отнесла. И больше никогда не делала попыток завести собаку.

— А сейчас?

— Лапуня, я очень люблю собак. Но если у нас появится щенок, нам придется очень трудно. — Надо как-то объяснять сыну, что тяжесть ухода за щенком ляжет целиком на его плечи; сначала напугаю его тем, что с собакой надо рано гулять. — Во-первых, по утрам и так тяжело вставать, а если будет собака, то вставать придется на целый час раньше…

— Мамуля, ты сама не заметишь, как привыкнешь, — умильно проговорил Гоша, снова кладя голову мне на плечо.

— Ах ты, свинтус! — Я сбросила его на диван и начала щекотать. Он развеселился и весь вечер выглядел вполне умиротворенным. Ложась спать, он попросил приготовить на завтра блинчики с мясом.

Когда Гошка угомонился и уснул, я удалилась на кухню и разложила на столе уголовные дела. В двух из них не было заключений судебно-медицинских экспертиз трупов, и, посмотрев на часы, я подумала, что еще не поздно позвонить Горчакову.

— Леша, — сказала я тихо, набрав горчаковский номер, — ты завтра в морге не сможешь взять две экспертизы? По Ивановой и Погосян. — Я назвала ему даты, районы и фамилии следователей, назначивших экспертизы.

— А ты что, дела читаешь? — осведомился Лешка. — Вот вы, бабы, всегда так: работу тащите домой, а дом — на работу.

— Как остроумно, — огрызнулась я. — Я эту плоскую шутку слышала еще в школе.

— Так с тех пор в вашем бабском умишке ничего не изменилось.

— В тебе говорит зависть хоть к такому умишку.

— Еще одно слово, и поедешь за экспертизами сама.

— Понял, не дурак, — моментально отозвалась я, — как говаривал наш общий друг Кораблев. Как, кстати, у него дела, не знаешь?