В основе каждой психологической школы, терапевтического подхода, коррекционного метода всегда лежит определенное мировоззрение, другими словами – философская база. Это не пустые слова, но об этом, к сожалению, не знают (или забывают) очень многие практические психологи, как показывает наш опыт работы в образовании. Это, конечно, сказывается напрямую на том, что во взаимодействии с клиентом отсутствует целостное видение ситуации, подход к диагностике, компоновке используемых приемов, а главное – «проседает» стратегия – ведение сессии перестает быть увязано с целью терапии. Процесс начинает штормить – клиента и терапевта «бросает» от позитива к негативу, от тестов к письменным практикам, от конструирования решения к прояснению проблемы, все это никак не помогает ни поддержанию рабочего альянса, ни уверенному взаимодействию. В любом случае, необходимо понимание философской, «идеологической» базы своей работы, своего направления: понимание методологии.
Итак, методологической основой SFBT не является традиционная (классическая) философия. Направление SFBT, как и любой другой конструктивистский подход, основано на новом понимании мира, на новой модели познания. Что же произошло глобально, что настолько отличило это «новое» от того «старого»?
В ХХ веке происходит сдвиг научного понимания мира от прежней картины, в которой мир был понятен, объясним, предначертан и предопределен на 100%, к пониманию того факта, что полностью мир не познаваем. Он не сводится к объективно наблюдаемым проявлениям, и даже, более того, может быть индивидуальным – для каждого – свой собственный, как домики, которые строят из конструктора совершенно разные люди.
Говоря несколько более серьезно (насколько это возможно для достаточно сложных тем), в ХХ веке наука переживает целых две революции (по классификации академика В. С. Степина): 1) переход от классической к неклассической науке и 2) переход от неклассической к постнеклассической науке. Эти две революции были обусловлены не только теоретическими изысками философов, но и совершенно определенными и конкретными научными открытиями. В первом случае вместо идеи вселенной как часового механизма (механицизм) появляется теория относительности, открытая Альбертом Эйнштейном в начале ХХ века. Это – время появления неклассической науки. Ученые показали: точный расчёт – не всегда истина, предсказать всё оказывается невозможно. Более того, как только мы начинаем изучать мир, мы неизбежно и сами оказываем на него влияние. Человек-ученый (а мы, в общем-то, все являемся исследователями мира вокруг нас), вторгается в то поле, с которым взаимодействует, будь то атомы, муравейник или семейная система. Познающий субъект (допустим, психотерапевт), неотделим от познаваемого объекта (клиента). Главная посылка неклассической науки: не столько реальность требует изучения, но важно, то, когда, где, каким образом мы познаем реальность.
В середине ХХ века неклассическая наука передает эстафету постнеклассической. Теперь умы учёных занимает теория открытых систем, самоорганизующегося хаоса (вспомним, то что именно тогда появляется теория семейных систем, начинает развиваться системная семейная терапия). Оказывается, знание соразмерно человеку: объективно мы не можем познать ни микромир (вносим в него помехи, нарушаем его собственное «объективное», не зависящее от нас функционирование), ни макромир (ведь вся система меняется, как только мы начинаем в нее вторгаться). Естественно, поэтому любая наука теперь синтезируется с человеко-знанием (антропологией), как пишет сам В. С. Степин: «Взаимодействие с ними (саморазвивающимися системами – А.М.) человека протекает таким образом, что само человеческое действие не является чем-то внешним, а как бы включается в систему, видоизменяя каждый раз поле её возможных состояний. Включаясь во взаимодействие, человек уже имеет дело не с жесткими предметами и свойствами, а со своеобразным „созвездием возможностей“. Перед ним в процессе деятельности каждый раз возникает проблема выбора некоторой линии развития из множества возможных путей эволюции системы. Причем сам этот выбор необратим и чаще всего не может быть однозначно просчитан» [Степин, 1992, с. 11—12].
Как следствие – именно в ХХ веке значительно повышается внимания к человеческому языку (лингвистике) как к важному аспекту человеческой реальности, а особенно – к семантике как науке о смысловых значениях единиц языка и в более широком смысле – об отношении между языковыми выражениями и миром. В начале и первой трети ХХ века это направление развивалось очень активно. В 1932 году о сигнальных системах в привязке к физиологии нервной деятельности пишет академик И.П Павлов, который утверждает, что существуют две системы коммуникации: первая сигнальная система (непосредственные стимулы окружающей среды), и вторая, языковая, символьная и знаковая (слово – «сигнал сигналов»). Использование людьми языка, по мнению Людвига Витгенштейна (философ начала ХХ века) создает особую реальность – сугубо человеческую, языковую реальность. Все мы, люди, вовлечены в эту языковый реальность, тем или иным образом усваиваем её через язык. Учась говорить воспроизводим её, подражая, а научившись самостоятельно мыслить – уже самостоятельно творим её (творим свою языковую игру). Несмотря на то, что владение речью характерно для всех людей на земле, а для определенного народа свой язык также един, но языковая система каждого человека во многом индивидуальна, отражает его уникальные свойства, является не только отражением, но и выражением его личности, системой определенных правил, которые вводим в оборот либо мы сами, либо принимаем их от окружения (социума). Разговаривая, про себя или с кем-либо, мы творим наш личный авторский текст, который и становится нашей личной реальностью, которая в определенной степени отличается от других реальностей.
В языковую игру вовлечен и автор текста, и его читатели. А используя слова, мы можем даже создавать новые значения и новые объекты реальности. Вспомним известную языковую игру «Не думай о розовом слоне», или высказывание Станислава Лема: «Как я уже многократно разъяснял, сепульки очень похожи на муркви, а своей цветовой гаммой напоминают мягкие пчмы» – эти мифические «сепульки» с неопределенным значением стали языковым хитом среди советской интеллигенции в конце 60-х.
Витгенштейн упоминал: «Когда я говорю, что у меня не болит желудок, то это уже предполагает возможность наличия боли в желудке. Мое нынешнее состояние и состояние при наличии боли в желудке лежат, так сказать, в одном и том же логическом пространстве. Так, если бы я сказал: „У меня нет денег“, это высказывание уже предполагает возможность, что деньги у меня появятся, оно указывает на точку отсчета денежного пространства. Негативное предположение предполагает позитивное, и наоборот».
Давайте запомним накрепко этот момент чтобы совершенно точно уяснить: если клиент описывает проблему какими-то определёнными словами, то можно сделать два предположения, которые, скорее всего, окажутся правильными:
а) слова, которые использует клиент, могут обозначать совершенно другое, чем то, о чем вы сначала подумали;
б) клиент уже знает, что проблемы существуют (раз уж он пришел), однако он также совершенно точно знает то, что проблемы может и не быть. Такая возможность отсутствия проблемы – не правда ли, крайне интересный повод для размышлений? Забыв об этом принципе, мы легко можем попасть в языковую игру клиента и увериться в том, что проблемное поле и является окружающим миром.
Клиент: Мои отношения с молодыми людьми никогда не бывают долгими. Они всегда уходят. Иногда я – инициатор разрыва. Ну, получается, и отношений-то никаких нет и не было. Боюсь уже вступать в новые отношения.
Терапевт: Понятно, действительно это ужасно, когда нет отношений, и наладить их невозможно. А почему так получается, никогда не задумывались? Как именно вы рушите отношения?
