Моя мать была очень травмирована этим свиданием, хотя она и храбрилась, но я видел, что она была готова расплакаться.

Заключенным моей категории разрешалось получать по четыре письма в день, которые проверялись охраной, а в моем случае копировались для МИ-6. Большинство писем ко мне были от моей семьи и друзей, так что я сразу узнавал по почерку и марке на конверте, от кого получено послание. Но однажды пришло письмо, написанное незнакомым почерком. Даже после того, как я прочитал его, я не сразу понял, что оно от бывшей коллеги по МИ-6. Ее уверенность, что спустя немного лет предъявленное мне обвинение будет считаться чисто политическим, подняло мой моральный дух, особенно потому, что поддержка пришла явно с другой стороны. Вскоре после этого я получил еще одно удивительное письмо. В конверте, закрывающемся не сбоку, а посередине, оказалось сообщение от коренного русскоговорящего человека. Самым загадочным было то, что оно было от заключенного No ХМ 2920 в Вормвуд-Скрабс. Чтобы связать письмо с подписью под ним, мне пришлось пробежать его несколько раз.

Нейман было новое имя отправителя, данное МИ-6 NORTHSTAR при его переселении. После того как TRUFAX был прикрыт, я слышал, что он собирался получить степень магистра искусств. В письме сообщалось, что случилось потом. Получив степень магистра, он стал заниматься организацией конференций по передаче опыта Запада в области коммерции русским и украинским бизнесменам. К сожалению, собрав значительные вступительные взносы от них, он забросил все дела. Когда кое-кто из участников конференции потребовал свои взносы обратно, Нейман сбежал в Женеву. После длительной судебной тяжбы его выдали Великобритании и приговорили к 3 годам тюрьмы за мошенничество. Мы начали с ним играть в шахматы по переписке, и вскоре он оказался победителем.

Как-то в начале декабря меня остановил мистер Ричардс, когда я проходил металлический детектор перед прогулкой во дворе:

- Томлинсон, назад, - весело проревел он. - Сегодня у тебя не будет прогулки, к тебе приехали из полиции.

У меня упало сердце. Обычно полиция приезжала в тюрьму, чтобы предъявить дополнительные обвинения. После неизбежного раздевания и обыска два охранника провели меня в помещение для официальных посещений. Меня там ждал окружной инспектор Рэтклифф и лысый офицер, который проводил обыск в моей квартире во время ареста. Он представился как окружной инспектор Петерс и объяснил, что он эксперт по компьютерам. Присутствовал также адвокат Уэдхэм.

- Ричард, нам нужна помощь, чтобы расшифровать материал на вашем "Псионе", - проговорил Рэтклифф робко. Я был удивлен, что ни МИ-6, ни другие секретные службы не смогли до сих пор расшифровать файл, хотя в нем использовались маленький ключ и простой пароль. Позже я узнал, что МИ-6 обращалась к автору программного обеспечения с просьбой о помощи, но он ответил, что не мог бы расшифровать файл, даже если бы попытался.

- Не хотели бы вы сообщить нам пароль? - спросил Петерс.

- Вы шутите! - рассмеялся я. - Почему бы я хотел это сделать?

- Подумайте хорошенько, - произнес Рэтклифф тоном, в котором звучала угроза. Полицейские вышли на минуту, и я смог переговорить с Уэдхэмом.

- Они что-то планируют, если вы им его не сообщите. Я бы выдал им пароль, если вы действительно не хотите что-то утаить, - посоветовал он. В Интернете была еще одна копия, поэтому утрата файлов не стала бы серьезной проблемой.

- Кроме того, - добавил Уэдхэм, - если вы станете сотрудничать, судья должен будет скостить несколько месяцев с вашего приговора.

Рэтклифф и Петерс вошли через пару минут.

- Пароль следующий: "МИ-6 - тупые игроки", - сообщил я.

- Мы должны были бы догадаться, - усмехнулся Петерс.

Даже особо опасные преступники имели право, записанное в пункте 37 тюремных правил, общаться конфиденциально со своими адвокатами. Если мне нужно было позвонить Уэдхэму, я должен был заранее информировать мистера Ричардса, и, теоретически, автоматический магнитофон был бы отключен. То же относилось и к письмам, помеченным "пункт 37": предположительно они не подлежали цензуре. Но, как и большинство других заключенных, я мало верил, что этот пункт правил соблюдался, - особенно в начале моего заключения. МИ-6 интересовалась тем, что я буду говорить в свое оправдание в суде, так как тогда информационная служба смогла бы подготовить выгодное для нее сообщение. Впоследствии я узнал, что все мои попытки соблюсти осторожность были напрасны, что МИ-6 всегда были известны заранее мои намерения.

В 1-м отсеке почти год содержались в предварительном заключении три алжирских студента, обвиняемые в терроризме. По иронии судьбы, я познакомился с их делом, когда работал в РТСР. Французская контрразведка обратилась к МИ-5 с просьбой арестовать их за предполагаемые связи с алжирской группировкой исламских фундаменталистов, но МИ-5 не хотела отвлекать своих сотрудников для наблюдения за целями, мало важными для британской безопасности. В ответ DST прекратила сотрудничество с МИ-6 по таким операциям, как BELLHOP, поэтому после некоторых внутренних совещаний МИ-5 убедили проявить интерес к этим студентам. Основываясь на данных прослушиваний телефонных разговоров и фактических наблюдений, их в конце концов арестовали и обвинили в заговоре с целью захватить взрывчатку. Доказательства имелись слабые, и все трое были непреклонны, отрицая свою вину. Когда они предстали перед Центральным уголовным судом в Лондоне, незадолго до слушания моего дела, прокурор совершил непростительную ошибку в речи при открытии заседания, показав осведомленность, что именно алжирские студенты сообщили своим адвокатам в помещении для свиданий в Белмарше. Адвокаты поняли, что разговоры их подзащитных прослушивались, и потребовали, чтобы прокурор сообщил источник информации. Прокурор отказался это сделать, судья прекратил дело, и обвиняемые были освобождены. Когда бы я ни встречался с Уэдхэмом и Дэвисом в Белмарше, нам всегда выделяли комнату, которой пользовались алжирцы.

Были и другие основания подозревать в несоблюдении права заключенных сохранять в тайне свои юридические документы. Несколько раз в месяц без предупреждения являлись специально подготовленные поисковые бригады из трех человек с собаками, которые входили в отсек и на выбор заходили в ту или другую камеру. Обитателя камеры раздевали и обыскивали, затем выгоняли. Если находили в камере что-либо недозволенное, то этот предмет конфисковывали, а заключенного наказывали помещением в карцер. Список запрещенных предметов был очень обширным, включая, казалось бы, безвредные вещи, такие, как серебряная фольга, так как ее, оказывается, можно было использовать для расплавления героина перед уколом; как спички - их головки могли быть использованы для зажигающих устройств; как полиэтиленовые бутылки, которые можно было наполнить кусочками фруктов и сахара и сделать самогон. Бригады всегда приносили с собой в камеры во время досмотра два больших тяжелых черных чемодана. Никто не знал, что в этих чемоданах, но прошел слух, что в них портативные фотокопирующие устройства.