По субботам и воскресеньям нам разрешалось по два часа общения утром и вечером каждый день. Это была роскошная привилегия. Ежедневно нам полагалась разминка в течение часа на голом бетонном дворе, если не было дождя, а по воскресеньям, если тюремщики проявляли щедрость, это время удваивалось. Существовало еще несколько возможностей для заключенных выбраться из своих камер.

Находиться запертым в камере 24 часа в сутки было утомительно и жестоко. Даже имея интересное чтение, трудно было забыть, что самые основные свободы, такие, например, как возможность встать и приготовить себе чашку чая, отняты.

Поскольку я числился в особо опасных, меня ограничивали и за мной пристально следили во время свободных часов. Каждый шаг за пределами камеры: прогулка ли во дворе, очередь за едой или телефонный звонок - все записывалось в маленькую черную книгу мистером Ричардсом, всегда бодрым старшим офицером, ответственным за наш отсек. Нам нужно было в письменном виде испрашивать позволение на самые элементарные вещи: постричь волосы или отрастить бороду. Даже на это требовалось письменное разрешение начальника тюрьмы. Заявление надо было подавать заранее, даже если нужны были ножницы постричь ногти, а когда их приносили, то тюремщик следил за этой процедурой. Мое положение особо опасного преступника категории А оставалось загадкой и предметом для шуток заключенных. Даже мистер Ричардс не мог понять логику такого решения.

- Они обделались, записав тебя в книгу, - рассмеялся он. - Ты никогда раньше не был в тюрьме, и за какое-то конторское преступление тебе присвоили категорию особо опасного преступника! Я думаю, кто-то наверху, имеет на тебя зуб.

На утро 10 ноября было назначено второе слушание По поводу моего освобождения под залог в суде на Бау-стрит. Еще не рассвело, когда два тюремщика разбудили Меня в 6 часов утра, чтобы начать знакомую процедуру раздевания и обыска - один раз в камере, другой раз в приемной, пока мою одежду просвечивали рентгеном.

- Мы начали несколько заранее до прибытия полицейского эскорта, поэтому вам придется ждать, - объяснил один из тюремщиков через щель после того, как он запер меня в небольшом помещении в задней части полицейского фургона. Если ты там обмочишься, то будешь неделю убирать в корпусе, когда вернешься.

В помещении сильно пахло мочой - очевидно, предыдущий ее обитатель оказался в отчаянном положении.

В камере на Бау-стрит я пробыл всего несколько минут, когда глазок открыли и на меня уставились чьи-то глаза. На этот раз, однако, со мной вели себя интеллигентно и дружелюбно.

- Королевский прокурор хочет, чтобы вы предстали перед судом в наручниках, - объяснил Дэвис. - Я собираюсь выдвинуть аргументы в пользу того, чтобы с вас их сняли.

Он снова выиграл в этом споре, и спустя полчаса охрана довела меня в наручниках до входа в зал суда, затем их сняли, чтобы я сам мог зайти на скамью подсудимых. Дэвис начал выступать первым. Мой адвокат, как друг, предложил в качестве дополнительного залога свою собственную квартиру, помимо моей квартиры и отцовского дома, общей стоимостью 500.000 фунтов стерлингов. После недельного пребывания в тюрьме Белмарш мне очень хотелось выиграть дело.

Колин Гиббс, представитель обвинения, объявил, что у него есть свидетель - эксперт, и попросил у судьи разрешение дальнейшие слушания сделать закрытыми. Просьба была удовлетворена, и судебные клерки освободили галереи от журналистов и публики, так что только я, Дэвис и Уэдхэм, Гиббс, его помощник и председательствующий судья остались в зале. Свидетелем-экспертом оказался второй мистер "Халлидей", который нанимал меня. Он нападал на меня, придумывая фиктивные причины моего увольнения. Я с трудом сдерживался, так как боялся упустить малейший шанс для получения разрешения на освобождение под залог. Однако стало ясно, что его показания рассеяли какое бы то ни было сочувствие к моему положению, даже если бы судья его имел. Это и подтвердилось, когда он встал через несколько минут для оглашения приговора в пользу спецслужб.

Дэвис и Уэдхэм спустились ко мне в камеру, чтобы выразить сочувствие через маленькую щель в двери.

- Они решили не отпускать вас на поруки не потому, что боятся, что вы можете скрыться, а потому, что хотят, чтобы вы признали себя виновным, объяснил Уэдхэм. - Они уверены, что пока вас держат под стражей, вам придется прождать суда по крайней мере год из-за перегрузки судов, но если вы признаете себя виновным, слушание в суде для оглашения приговора смогут втиснуть через несколько недель. Вы получите более короткий срок, и с вас снимут категорию А - особо опасного преступника.

- Итак, они сумели добиться, чтобы начальник тюрьмы в Белмарше присвоил мне категорию А и не отпустили меня под залог, чтобы я провел целый год в жестких условиях, раз я отказался признать себя виновным, - уточнил я.

- Именно так, - вставил Дэвис, - они хотят избежать неловкого положения в суде присяжных, который вы, возможно, выиграли бы, и поэтому стараются сделать вариант как можно более неприятным. Еще более неловкой была бы для них ситуация, если бы вы вышли сразу после суда.

Максимальный срок мог бы быть два года и автоматически был бы сокращен на половину за примерное "сведение в тюрьме. Поэтому я, возможно, вышел бы сразу после осуждения.

- Они явно делают все, чтобы заставить вас признать вину, так как понимают, что любой суд присяжных из нормально мыслящих англичан стал бы вам сочувствовать и оправдал бы вас, - добавил Дэвис.

В тот день у меня было много времени для размышлений над выбором. Из-за отсутствия тюремного фургона для столь опасных преступников, как я, мне пришлось пять часов прождать в спартанских условиях в камере при суде, сидя на деревянной скамье и не имея ничего для чтения. Мысль о неизбежности пребывания в Белмарше в ожидании моего славного дня в суде присяжных была не особенно приятной, так как даже неделя там показалась мне за месяц. С другой стороны, если бы я признал себя виновным, то судья автоматически сократил бы мне срок, и мне пришлось бы просидеть в тюрьме максимум восемь месяцев и, возможно, не как особо опасному преступнику и не в таком строгом режиме, как в Белмарше. Мысль о капитуляции перед МИ-6 раздражала, но этот вариант был более прагматичным. Когда я вернулся в знакомую обстановку в тюрьме Белмарш с ее обитателями - ворами и сумасшедшими, я все же понял, что признание вины было бы наиболее разумным вариантом.