В воскресенье после полудня мне разрешили краткое свидание с отцом, который приехал из Камбрии, привез смену белья и сумку с банными принадлежностями, чтобы я выглядел более презентабельно на следующий день во время слушания об освобождении под залог. Уэдхэм пришел позже вечером, чтобы обсудить мои виды на завтра.

- Я нашел вам очень хорошего защитника, - объявил он. - У Оуэна Дэвиса страстный характер и хорошая репутация как защитника по делам, связанным с политическими правами и правами человека. Он действительно хочет взяться за ваше дело. Это будет для него некоторым разнообразием после ведения дел смертников на Ямайке, - добавил Джон, чтобы подбодрить.

Очевидно, что информационный отдел (I/OPS) при разведке трудился всю неделю, чтобы обеспечить благоприятный для них отчет в средствах массовой информации о моем аресте. А мы готовили ответный удар. Это был предусмотрительный шаг, так как в понедельник утренние выпуски газет и программа "Тудей" на Радио-4 Би-би-си сначала повторили версию МИ-6, что меня арестовали за "продажу секретов". Только после того, как они получили наш материал, масс-медиа скорректировали свои сообщения и уточнили, что я лишь показал австралийскому редактору краткий проспект.

В воскресенье вечером я попросил дежурного сержанта открыть мою камеру рано утром на следующий день, чтобы я мог умыться и побриться. Разрешение было дано, но о моей просьбе "забыли", так что на следующее утро меня отправили в суд - городской магистрат на Бау-стрит в наручниках, небритым и неумытым. Такая тривиальная, но унижающая достоинство маленькая уловка была предпринята, чтобы я выглядел как можно более позорно. Полицейский фургон Группы-4 забрал меня из полицейского участка, а в камере на Бау-стрит их офицеры снова раздели догола и обыскали меня.

- Минут через пятнадцать вы будете на скамье подсудимых, - сообщил мне молодой страж. - Хотите что-нибудь выпить?

Я сел, глотнул немного сладкого чая и попытался почитать Гладстона.

Наконец дверь открылась, и охранники Группы-4 вошли в камеру, чтобы снова надеть мне наручники. Моя камера находилась в конце длинного коридора, и пока мы проходили мимо камер, лица заключенных прижимались к маленьким глазкам в дверях, чтобы узнать, что происходит.

- Черт, он хорош, - пронзительно прокричала одна из заключенных. Давай его сюда ко мне, и я его обработаю для вас.

- Молчи, Мери, - ухмыльнулись охранники, захлопнув ее глазок, когда мы проходили мимо.

Уэдхэм ожидал нас в коридоре перед помещением суда с одетым в судейскую форму адвокатом.

- Привет, я - Оуэн Дэвис. - Он протянул мне руку, чтобы поздороваться. На его загорелом запястье был браслет в виде четок, которые так любят судейские приставы. - Почему он в наручниках? - грозно спросил он у стражи, когда понял, по какой причине я не смог ответить на его приветствие.

- У нас инструкция сверху, что он должен явиться в суд в наручниках, робко ответил молодой охранник. Это была попытка представить меня перед судом в наручниках, небритым, в несвежем трехдневном белье, неумытым и, таким образом, сразу произвести на суд и прессу впечатление неустойчивого типа, каким меня изображал в анонимных пресс-брифингах информационный отдел.

- Нет, так не будет, - парировал Дэвис. Он оттеснил охранников в сторону, чтобы переговорить со мной конфиденциально. - Прежде чем вы появитесь на скамье подсудимых, мы настоим, чтобы с вас сняли наручники. Они стараются настроить судью против вас.

Я никогда не попадал раньше в подобную беду, никогда не обвинялся в насилии и меня никогда не арестовывали за что-либо, кроме как за несколько слов, написанных на пяти листках бумаги, тем не менее со мной обращались, как с настоящим преступником или террористом. Дэвис и Уэдхэм вернулись в суд, чтобы настаивать на снятии с меня наручников, а меня отвели в камеру.

Дэвис выиграл перепалку. Спустя 20 минут с меня сняли наручники перед дверью зала суда, и я вошел с достоинством. Зал был переполнен, все молчали. Я взглянул на галерею для публики, стараясь увидеть отца, но он затерялся среди множества незнакомых лиц. Слева от меня была галерея для прессы, полная репортеров, лица их были мне знакомы по телевидению. Художник из агентства печати уже работал над наброском моего портрета, который мог бы иллюстрировать сообщения из суда в газетных статьях на следующий день. Рядом с Уэдхэмом и Дэвисом, справа, сидели адвокаты обвинения, среди них был один из официальных представителей МИ-6. Я подумал, может ли он испытывать какое-либо удовлетворение, выдвигая обвинение против своего бывшего коллеги.

Судебный клерк попросил меня встать и подтвердить свое имя и адрес, затем Колин Гиббс - королевский прокурор (CPS) - начал судебное заседание и заявил, что отпустить меня под залог нельзя, так как я, конечно, попытаюсь скрыться от правосудия. Хотя Гиббс признал, что паспорта у меня конфискованы, он пространно и преувеличенно стал говорить о моей хорошей подготовке для работы под чужим именем, нелегального пересечения границ и о намерении подвергнуть угрозе национальную безопасность. После пятнадцатиминутной обвинительной речи встал Оуэн Дэвис и выступил за освобождение под залог. Мой отец предложил в качестве залога документы, подтверждающие права собственности на его дом, а я - на свой. Абсурдно было бы предположить, что ввиду предполагаемого приговора на пару лет тюремного заключения я бы попытался скрыться и тем самым подвергнуть конфискации свое жилье и родительский дом. Как только судья начал свою заключительную речь, стало ясно, что он уже заранее решил оставить меня под стражей.

- Я не сомневаюсь, что вы будете представлять угрозу для национальной безопасности, если вас отпустить под залог, - мрачно заявил он, как будто он уже принял решение прежде, чем выслушал аргументы Дэвиса.

Уэдхэм и Дэвис спустились вниз в камеру навестить меня и выразить свое сочувствие. Заглянув в дверную щель, Джон первым сказал:

- Не удивительно, конечно, что он не разрешил отпустить вас под залог. Судьи страшно боятся Закона об охране государственной тайны. Мы предпримем новую попытку на следующей неделе, - добавил он и хитро подмигнул. Сохраняйте оптимизм. Вам будет лучше находиться в тюрьме, чем в полицейской камере, там, по крайней мере, есть душ.