Такие проецируют на чужие отношения опыт собственных историй, в которых они либо поленились до победного бороться за своё счастье, либо же по итогам борьбы обнаружили, что получили вовсе не то. Им дико и странно принять, как могу я знать, чего хочу, и располагать достаточными силами, мудростью и терпением, чтобы этого добиться.
Мы с ним не быстро сделали былью сказку нашей мечты, но даже в худшие наши моменты мне было некому позавидовать из окружавших меня влюблённых. Среди многочисленных парочек, маячивших у меня перед глазами, ни одну я не назвала бы образцом, на который хотелось бы равняться в построении личной жизни.
На своих подруг я смотрела как на людей пропащих. Когда они рассказывали мне, как они счастливы, я беззвучно бормотала: «Боже упаси от такого счастья себе…» С появлением парня для них закрывался остальной мир, ликвидировались прежде интересовавшие и оживлявшие их формы времяпровождения, отпадала потребность в общении с кем бы то ни было кроме их половинки. Меня пугало, как люди растворяются в отношениях. Я придерживалась мнения, что чем замкнуться в двухместной скорлупке под влиянием любви, уж лучше держаться от неё подальше.
Со стороны у меня складывалось впечатление, что во многих парах люди хватались друг за друга из страха одиночества, компенсируя наличием партнёра собственную неполноценность. Не чувствуя себя в гармонии наедине с собой, они нуждались в человеке рядом не столько из-за ценности его самого, сколько из-за потребности быть кем-то восхваляемыми и превозносимыми. Настраивали себя на любовь, чтобы согласно правилам честной игры получить взаимность. Отсюда и несуразная, легко уязвляемая гордость, и способность безболезненно переключаться с одних отношений на новые, как только партнёр прекратит поставлять необходимые для самоутверждения эмоции.
Чем выше самооценка, тем проще любить, предаваясь чувствам без отвлечения на решение собственных психологических проблем. Моя самооценка всегда была настолько высокой, что редкий небоскрёб мог бы с ней сравниться. Быть с любимым для меня не способ устранения дискомфорта – я не испытываю его, когда одна, а способ абсолютизации счастья – оно ведь ярче, когда есть с кем им делиться.
Мне нужен кто-то, дорожащий свободой и самодостаточностью не меньше меня. Но если в моём понимании эти ценности гармонично сочетаются с отношениями, в мужском сознании они распадаются на приверженность чему-то одному. В результате вокруг меня в ассортименте имелись готовые к созданию семьи парни, которые мне не подходили, тогда как единственный, кто мне подходил, к семье был совсем не готов.
_____________
В подростковом переходном возрасте, когда уже начинаешь задумываться об отношениях, но ещё понятия не имеешь, как их строить, я была не против браков по расчету. Я не имею в виду те образцы меркантильности, когда подыскивается партнёр побогаче, а смысл замужества сводится к паразитированию за его счёт. Но я подменяла любовь рациональным выбором, допуская, что для обретения спутника жизни следует проделывать комплексный анализ достоинств потенциальных кандидатов, а также их совместимости с собственными чертами характера, целеустановками и убеждениями.
Моя теория не выдержала первого же столкновения с практикой. Судьба подпихнула мне человека, союз с которым представлялся настолько невыгодным, насколько только возможно вообразить. Ему стопроцентно не приходилось подозревать, не расчёт ли мной движет в желании быть с ним. Мириться с его трудным характером, предвидя, что в награду за долготерпение замужество подарит жизнь, полную трудностей и борьбы за место под солнцем, можно не иначе как по большой любви.
Едва непрошеным гостем в меня проникло настоящее чувство, мне появилось, с чем сравнивать, а потому ни уважение к другим, ни признание их добродетелей и перспектив удачной партии с ними уже нельзя было спутать с тем единственным, что может и должно являться основой отношений.
Беда многих людей в том, что задолго до того, как их посещает это самое «настоящее чувство», которое ни с чем не спутаешь, у них формируется потребность в паре. Стремление реализовать её толкает на целенаправленный поиск объекта любви, а сама любовь притягивается за уши: ведь если человек полон решимости срочно кого-нибудь полюбить, сердцу остаётся только подчиниться.
Эмпирические наблюдения за окружающими открыли для меня, что, оказывается, выбирать любимого можно тремя разными способами: сердцем, мозгом или гормонами. Причём которым из последних двух вариантов будет руководствоваться человек, зависит от его социального положения. Дворники, торговцы шаурмой и фруктами, охранники, а также ещё целый ряд профессий, условно обозначаемых «рабочим классом», доверяют своим инстинктам, а потому каждая симпатичная девушка удостаивается, чтобы её осмотрели раздевающим взглядам, почмокали и посвистели ей вслед, предложили познакомиться и пообещали тут же жениться. Те же, кто относят себя к страте «интеллигенции», подходят к делу с умом. Наравне с внешностью и, быть может, даже в большей степени, такие парни уделяют внимание образованию и характеру избранницы. Приходя на место учёбы или работы, они принимаются тщательно «сканировать» женскую часть коллектива, присматривая подходящие экземпляры, среди которых селекция «единственной и неповторимой» впоследствии произойдёт по принципу «с кем вперёд получится».
Хотя предыдущий абзац посвящён мужчинам, девушек не миновала та же участь. Падкие на комплименты и уж тем более на ухаживания, многие, достигнув возраста, когда становится «уж замуж невтерпёж»,4 преисполняются готовности увидеть потенциального спутника жизни в любом обратившем на них внимание самце и примеряют его фамилию к своему имени уже накануне первого свидания.
При выборе гормонами и мозгом не так важно, с кем именно быть, лишь бы этот кто-то соответствовал нуждам и давал необходимые ощущения. При выборе сердцем, наоборот, хочется быть с конкретным человеком, а то, насколько он обеспечивает желаемый характер отношений, определяет, предстоит ли страдать или жить счастливо, но не влияет на мечту оставаться с ним.
Научившись отличать, что из триады ответственных за поиск любви индикаторов движет мужчинами, положившими глаз на меня, я стала просто невыносимой.
Ухаживать за мной сделалось необычайно трудно. Романтика и красивые фразы, заставляющие млеть и таять от умиления 98,9% девочек, на меня не имели никакого эффекта. В лучшем случае. В худшем же вызывали отторжение.
Дело не в том, что я черства и до безобразия прозаична. Мне нравятся и цветы, и прогулки под луной, и совместное встречание рассвета, и поцелуи на набережной, и безделушки, по суевериям символизирующие любовь, да и к клятвам в верности я настолько благосклонна, что даже готова их давать. Но всё это мне дорого и ценно не само по себе, как атрибутика, применимая к какому угодно ухажёру, а только рядом с тем, кого я предварительно выбрала сама, причём, естественно, сердцем.
Впрочем, сердцу я тоже на слово не верю и, когда однажды оно мне торжественно заявило, что у него случилась великая любовь с первого взгляда и до последнего вздоха, я бесцеремонно его одёрнула и приструнила.
Гармония в «триаде» была достигнута не сразу. Мозг, тогда ещё приверженный пережиткам подростковой теории брака по расчёту, категорически не принимал избранника, которого подсовывало ему сердце. Гормоны в общем-то встали на сторону последнего, но им я право голоса не давала, и их расположенность к рассматриваемой кандидатуре, наоборот, удвоила мою настороженность. Я меньше всего хотела вляпаться в историю, когда эротическое влечение к человеку затмевает разум и порождает раболепную зависимость от желания быть с ним на любых условиях и при любом его поведении.
Тем не менее оставшийся в меньшинстве мозг постепенно начал сдавать позиции, и его доводы всё чаще звучали подобно гласу вопиющего в пустыне.5 Я мужественно дисциплинировала себя следованием его рекомендациям, но установка на «никогда» в моей мечте о жизни с этим человеком повергала меня в панику.
