Н.Томашевский

Театр Кальдерона

1

"...Школой злобы, зерцалом разврата, академией бесстыдства..." называл театр Кальдерона его соотечественник Моратин-старший. Недосягаемым образцом верности христианским идеалам, человеческому долгу, чувству чести (где "даже в извращениях мы видим тень возвышенной идеи") объявлял театр Кальдерона немец Август Вильгельм Шлегель. Так раздвоилась посмертная репутация одного из величайших поэтов и драматургов мира, славу которого современники полагали незыблемой. Оценки Моратина-старшего и А. В. Шлегеля могли бы остаться для нас частными, "особыми" мнениями, если бы за их субъективностью не стояли приговоры, вынесенные творчеству Кальдерона двумя стадиями эстетического создания - просветительского и романтического.

Николас Фернандес де Моратин (по прозванию "старший", в отличие от своего сына, также известного драматурга, Леандро де Моратина, прозванного ("младшим") выразил в трактате "Правда об испанском театре" (1763) более или менее распространенное мнение французских просветителей не только на творчество Кальдерона, но главным образом на саму Испанию XVII века как на страну заскорузлых предрассудков, страну инквизиции, почти первобытной дикости и бесправия. Мнение это было освящено именем Вольтера, и испанские приверженцы просветительства и неоклассицизма (так называемые "афрансесадос" - офранцуженные) охотно его разделяли, несмотря на свой несомненный патриотизм.

Что касается Августа Вильгельма Шлегеля, то в знаменитых "Лекциях о драматическом искусстве", читанных в Вене в 1808 году, он красноречивее других изложил взгляды философско-идеалистического крыла немецких романтиков, согласно которым величие

Кальдерона заключается в "разгадке тайны жизни и смерти", моральности и христианском спиритуализме его творчества.

"Просветительское" и "романтическое" восприятия Кальдерона надолго определили дальнейшие толкования его театра. Это не значит, конечно, что оценки оставались неизменными. Они пересматривались от эпохи к эпохе, в зависимости от присущих этим эпохам эстетических норм. Но любопытно, что почти все они тяготели так или иначе либо к просветительской, либо к романтической точкам зрения. Эти полярные взгляды стали своего рода центрами притяжения. Может быть, так случилось в силу их цельности и четкой категоричности. А может быть, и в силу авторитетности имен, их выдвинувших (Вольтер, Лессинг, Сисмонди, Гете, Шлегель, Бокль, Шелли и т. д.).

Критика XIX века, позитивистская и историческая, несмотря на громадный добытый ею фактический материал и объективное разрешение некоторых частных вопросов творчества Кальдерона, не смогла противопоставить своим предшественникам удовлетворительную общую формулу кальдероновского театра. Мало того; даже Менендес-и-Пелайо, признанный вождь испанской позитивистской школы и крупнейший знаток испанской литературы XVI-XVII веков, с иронией писавший о восторгах немецких романтиков, незаметно для себя, в сущности, повторил их основные положения {См. широко популярные до сего времени чтения о Кальдероне 1881 г. M. Menendez-y-Pelayo, "Calderon у su teatro".}. В то же время, желая развенчать культ Кальдерона, он противопоставил ему по всем линиям творчество Лопе де Вега. Это противопоставление, внеисторичное по своей сути, оказалось тем не менее очень популярным в дальнейшем. Бытует оно и в наше время, хотя антиисторичность сравнения двух писателей, принадлежащих к разным историческим эпохам, кажется, не подлежит сомнению. Деятельность Лопе де Вега (1562-1635) клонилась к концу, тогда как деятельность Кальдерона (1600-1681) только начиналась.

Творчество Лопе де Вега знаменует собой начальный этап блистательного почти столетнего торжества так называемой "национальной драматической системы", творчество Кальдерона - ее заключительный этап. Их разделяет значительный период в истории испанской драмы "золотого века", представленный именами Хуана Руиса де Аларкона и Тирсо де Молина. Таким образом, Кальдерона следовало бы рассматривать не в порядке индивидуального сближения с Лопе де Вега, а в порядке осмысления эволюции национальной драматической системы.

Историческая школа конца XIX - начала XX века, и в частности ученики Менендеса-и-Пелайо, внесла существенные поправки в суждения своего учителя. Многое прояснилось, и Кальдерон, как и предшествовавшие ему драматурги, стал рассматриваться прежде всего на фоне фактов своего времени.

Однако нередко как прямой отголосок старых споров вокруг Кальдерона, восходящих еще к просветителям и романтикам, можно прочитать: "Кальдерон певец воинствующего католицизма, мистик и реакционер", "Кальдерон - великий реалист, отразивший лучшие черты испанского народа". У читателя возникает естественное подозрение - не есть ли эти столь крайние характеристики результат "выборочно-цитатного" метода, применяемого критиками для простейшего доказательства априорно выдвинутого тезиса? Или, быть может, такие сильные разночтения объясняются неслыханной "внутренней противоречивостью" писателя, когда одновременно он создает демократического "Саламейского алькальда" и священные ауто на теологические темы с обнаженным заданием в духе идеологии контрреформации? Первое остается на совести критиков. Второе решительно неверно. Кальдерон на редкость цельный и даже подчас утомительно однообразный в своем постоянстве писатель. Просто, с нашей сегодняшней точки зрения, трудно совместить защиту прав низших сословий и осуждение крестьянина - "невежды, инстинктом ведомого", формулу "жизнь есть сон" с искренним пожеланием - "пусть жизнь твоя долгой будет"; прославление убийства любимой жены на основании одного лишь подозрения в измене - с жалобами на "тягостный принцип чести"; самое фанатичное "поклонение кресту" - с явной симпатией к гонимым и побежденным "нехристям" и т. д. и т. п.

Если в начальный период становления и развития испанской национальной драмы (в творчестве Хуана де ла Куэва, Сервантеса и молодого Лопе де Вега) противоречия между ренессансно-демократическими идеалами и явью испанской государственности не носили еще остроантагонистического характера, если еще в какой-то мере были живы мечтания Хуана Луиса Вивеса о ликвидации частной собственности, которую "мы оберегаем друг от друга дверьми, стенами, запорами, оружием и даже законами" (трактат "De subventione pauperum", 1526), или Алонсо де Кастрильо, ратовавшего в трактате "О республике" за свободу и равенство людей перед законом, то к моменту воцарения на театральном престоле Кальдерона картина резко меняется.