- Тогда тем более поспеши, чтобы и на болтовню времени хватило, заявила тетя Таня.
- Я мигом! - заверил Ленька, налегая на сырники.
- Хороший парень, - сказал Андрей, когда Ленька умчался доделывать домашние задания. - И, вроде, никаких проблем со здоровьем...
- Тьфу-тьфу-тьфу, никаких! - ответила тетя Таня. - С чего бы им быть?
- Я просто подумал, - сказал Андрей, - что его рожала слишком молодая девушка, с неокрепшим организмом, да ещё и питавшаяся неизвестно как. Спасибо, если она во время беременности не курила и не выпивала по маленькой...
- Ты ж её, вроде, никогда не видел, - нахмурилась тетя Таня.
- Я просто представляю себе, какова должна быть девица того времени, начавшая... Да, начавшая крутить вполне взрослые романы ещё на школьной скамье.
- На пэтэушной, - поправила тетя Таня. - она в ПТУ училась.
- Тем более, - сказал Андрей.
- Меня это тоже волновало, - призналась тетя Таня. - Я за ней присматривала, но так, ненавязчиво. И заранее позаботилась, чтобы ей занималась Столпникова - лучший врач из нашего роддома. Она её и вела последние месяцы, и роды у неё принимала, и потом какое-то время наблюдала Леньку... Потом уже передала своей приятельнице, специалистке по грудничкам, Астаповой. То есть, мы пошли к Астаповой с рекомендацией Столпниковой, и та приняла нас очень мило. И все врачи в один голос говорили, что роды прошли совершенно нормально, и мальчик абсолютно здоров. Так что, как говорится, Бог миловал от всяких неприятностей...
- Это хорошо, - вздохнул Андрей.
Еще некоторое время они беседовали подобным образом, потом на кухню заглянул Ленька.
- Дядя Андрей, я расправился с уроками. Пошли в мою комнату!
- Иду, - покорно сказал Андрей, перехватывая улыбку тети Тани.
... - О чем говорить будем? - осведомился он у Леньки, когда они оказались в комнате мальчика. Он окинул комнату взглядом. На стене красовались плакаты рок и поп-групп: "Аэросмит", "Радиохэд", "Алиса", "Спайс Герлс", некоторые другие - все вперемешку. - Да, так вот какая музыка сейчас в ходу...
- А в ваше время какую слушали? - с жадным интересом спросил Ленька.
- Разную. Ну, вечные "Битлы". Они и в наше время уже были классикой. "Роллинг Стоунз" - их, я вижу, и ты слушаешь. А так, из наших... Твой отец очень любил "Машину времени", одним из первых стал записывать "Браво" и "Наутилус Помпилиус". Я-то больше склонялся к "Аквариуму" и бардам Высоцкому, Окуджаве, Галичу. А твой отец бардов, кроме Высоцкого, не очень воспринимал. Кого ещё слушали? Трудно упомнить. Не надо забывать, что мы были тогда совсем зеленые и глупые, и периодически плыли за общей волной.
- Вот уж не поверю, что вы когда-нибудь были глупыми! - горячо ответил Ленька.
- Бывало, - усмехнулся Андрей. - Этого периода никто не миновал. Кого ещё припомнить? Ты знаешь, память подводит. Как-то очень быстро забываются старые кумиры, кроме нескольких основных. Вроде, только-только напевал их мелодию - бац! - уже и имени вспомнить не можешь. Впрочем, если у тебя сохранился старый магнитофон отца и записи, которые он делал, ты можешь сам все прослушать. Можем прослушать вместе, я буду вспоминать и подсказывать, как зовут исполнителя или группу, которые в данный момент звучат...
- Магнитофон цел! - воскликнул Ленька. - Давай так и сделаем!
Они достали с антресолей магнитофон и коробку с пленками и вернулись в Ленькину комнату...
Через час, когда Ленька спал, Андрей лежал на диванчике в своей комнате и снова и снова прокручивал одну и ту же запись. Он одолжил магнитофон, сказав, что хочет послушать перед сном - все эти старые записи воспоминания расшевелили. Воспоминания в нем действительно ожили - но было не только это.
Среди пленок оказалась одна, которую Ленька, едва начав слушать, объявил "испорченной" и отложил в сторону. И именно эта испорченная запись интересовала Андрея больше всего.
Вроде бы, не было на ней ничего особенного. На голос Аллы Пугачевой наложился разговор тети Тани с какой-то своей приятельницей. Было время всеобщего дефицита, и говорили о том, что завтра, наверно, в универмаге выкинут какие-то продукты к майским праздникам, и надо бы занять очереди с самого утра, подстраховывая друг друга, а также о том, что очередь за вином теперь и на валидоле не выстоишь, такое творится безумие в этих огромных "хвостах"... Словом, шел обычный бытовой разговор того времени, и, сколько Андрей его ни прокручивал - а он прокрутил его несколько раз - он не мог уловить ничего, что хотя бы с натяжкой можно было бы объявить намеком на некую страшную тайну.
Скорей всего, дело было не в этой пленке, а та "смертоносная", давным-давно была уничтожена, и копии её не сохранилось... Или, если Ленька сделал копию, сохранилась в таком месте, до которого не просто додуматься уж, во всяком случае, не среди обыкновенных пленок. Проста эта пленка, испорченная наложившейся записью разговора, была единственной, выбивающейся из общего ряда - вот Андрей и пытался вслушаться в каждый звук.
"Допустим, я начну придираться и искать странности, - думал Андрей. Какие странности здесь можно углядеть? Во-первых... Да, что за приятельница, с которой беседует тетя Таня? Раза два она назвала её Шурой. Надо бы аккуратненько порасспросить тетю Таню, не было ли связано с этой Шурой чего-нибудь особенного. Но, скорей всего, это путь в никуда. Во-вторых... Допустим, Ленька не нашел переходника и писал телеконцерт через микрофон, приставив его вплотную к динамикам телевизора. Уже то странно, что у рукастого технаря Леньки не нашлось переходного шнура нужных параметров, чтобы записать концерт напрямую. Но если бы он и писал его через микрофон - разве он не предупредил бы мать, что в комнате шуметь нельзя? А она всегда очень трепетно относилась к его пожеланиям. Ладно, допустим... Ленька включает запись, выходит из комнаты, не предупредив мать, а та, ничего не зная, заходит в комнату вместе с приятельницей - и продолжает разговор, не обратив внимания, что магнитофон включен на запись. Слышен шум улицы - гудки машин, посторонние голоса, отдаленные вопли мальчишек, играющих в футбол. Значит, окно открыто... Что неудивительно, если, судя по разговору, стоит конец апреля. Но Ленька бы обязательно закрыл окно, перед тем, как включить запись! Значит, окно открыла тетя Таня, войдя в комнату. Странно, что я не слышу звука открываемого окна. Да, это можно пометить как странность... И все-таки... Если так придираться, то странности можно найти в чем угодно! Несерьезно это..."
Устав от пустых размышлений, он уснул.
Сон ему приснился странный - озаренный мягким светом былых времен, выражаясь поэтически. Снилось, что ему лет семь, и дядя Сема с семьей у них дома, в гостях, день стоит ясный и солнечный, теплый такой денек, какие бывают в июне, прозрачные-прозрачные, когда их бело-золотистый свет сам похож на невесомый и недолговечный пух июньских одуванчиков... Дядя Сема что-то живо рассказывает, по своему обыкновению, и, увидев, что все начинают хохотать под конец его рассказа, сам смеется, сделав рукой замысловатый жест в воздухе, так что зажатая в его пальцах папироса описывает прихотливую дугу. Этот смех ещё звенел в ушах Андрея, и улыбка дяди Семы - медленно тающая, словно улыбка Чеширского кота - висела перед глазами, когда он проснулся...
И некоторое время лежал, не двигаясь. Так хорошо было вновь оказаться в том времени, когда они с Ленькой были маленькими, и вся жизнь, казалось, впереди - и так верилось, что ничто не сумеет её омрачить... И ещё было странное чувство, будто в смехе и улыбке дяди Семы, в почти бесовской лукавинке, золотистыми искорками светившей в его глазах, и надо искать ответ на все загадки, которые сегодня мучают Андрея.
Что-то там было, связанное с этим заразительным смехом и с этими искорками...
Но Андрей не стал залеживаться. Он слышал, как Ленька собирается в школу, и встал, чтобы его проводить и пожелать хорошего дня. Да и у самого Андрея дел было полно.
