Из сказанного вовсе не следует, что моральным "рационалистам" надо противопоставить "эмоционалов", а разуму - совесть. Тогда на смену одной односторонности придет другая, а, как известно, крайности сходятся. Чувства так же, как и разум, не могут выступать высшим судьей и советчиком человека в вопросах нравственности и отнюдь не "замещают" совести там, где он сталкивается с трудностями и проблемами, требующими рационального подхода и анализа. Чувство может быть "слепым", "темным". Оно тоже может подвести человека.
"Человек, занятый только чувством, еще не сложился, он - новичок в науке, деятельности и т. п." [Гегель. Философия религии. В 2-х т. М., 1975, т. 1, с. 310.]. Но это не значит, что разум "лучше"
или "надежнее". Находясь во власти чувств, человек нередко оказывается их пленником, рабом. Но таким же "придворным", готовым угодить настроениям своего господина, чтобы оправдать любую его страсть, затею, превратившись в послушного слугу его самолюбия или тщеславия, может стать и рассудок. Вряд ли кто заподозрит Гегеля, воспевшего мощь разума и превратившего его в демиурга, творца всего сущего, в недоверии к разуму и просвещению. Но именно ему принадлежит соответствующая оценка места и роли рационального начала в сфере морали: "Просвещение рассудка делает человека умнее, но не делает его лучше. Хотя добродетель и выводят из мудрости, хотя и подсчитывают, что без добродетели человек не сможет стать счастливым, все же такой расчет слишком изворотлив и слишком холоден, чтобы быть действенным в момент совершения поступка, чтобы вообще иметь влияние на жизнь. Тот, кто прибегает к помощи наилучшей морали, знакомится с точнейшими определениями как всеобщих принципов, так и отдельных обязанностей и добродетелей; но если бы во время совершения действительного поступка думать обо всей этой груде правил и исключений, то получился бы такой запутанный образ действия, который всегда был бы опасливым, вечно в споре с самим собою... Никакая печатная мораль, никакое просвещение рассудка... не могут полностью помешать тому, чтобы возникали дурные наклонности, чтобы они достигали значительного развития; человек должен сам поступать, сам действовать, сам принимать решение, а не другие действовать за него - [в противном случае он] не что иное, как простая машина..." [Гегель. Работы разных лет. В 2-х т. М., 1970, т. 1, с. 58 59.] Это - мнение философа, жившего в далекие от нас времена. А вот что пишет в наши дни педагог из г. Ярославля: "Почти полвека учил я детей, и вот сейчас повсюду встречаю своих учеников, на улице, в кабинетах самых ответственных учреждений, в магазинах за прилавком, на почте, вижу портреты передовиков в местной газете - мои ребята, слышу печальные новости о том или ином человеке, тоже моем бывшем ученике. Кто-то хорошо и достойно прожил свои лучшие годы, кто-то споткнулся...
И знаете, что вижу: вовсе не так люди поделились в жизни на хороших и плохих, как мы, учителя, делили их в школе! Пятерочник за партой - еще не гарантия отличного человека.
И наоборот, двоечник, ленивый тугодум - мое учительское наказание - еще не означает плохого человека в будущем. Вот это мучает меня:
как мы склоняли и наказывали не очень способного ученика, сколько неприятных минут доставили ему своими нотациями. А он вырос, уехал в колхоз, и теперь вот узнаю: замечательный председатель из него вышел, поднял колхоз из отстающих. Нет, не все еще наши педагогические проблемы решены! Самый подход к детям, критерии, оценки - поверхностные, по слишком бедным и скудным показателям. "Прилежный" или "небрежный" к учебе - этого мало, мало, чтобы увидеть и поставить на ноги человека" [Воспитание личности. - Литературная газета, 1980, 6 августа.]. И хотя не все, видимо, бесспорно в рассуждениях этого умудренного многолетним опытом педагогической практики человека, но точна и верна главная мысль, выражающая заботу его о целостности личности, о комплексном подходе к воспитанию будущего человека, которое отнюдь не сводится к внедрению в голову воспитуемого знаний, выражаемых в "проценте успеваемости". Не случаен акцент на нравственном начале и облике будущего гражданина: именно нравственность воспринимается как носительница целостности человеческой личности, ибо в ней наиболее отчетливо эта целостность проявляется.
Могут спросить, в чем же смысл спора и разногласий, если "рационалисты" признают роль нравственного чувства, а их оппоненты вовсе не сомневаются в значении теоретических знаний для воспитания личности. Суть в том, что, не отказываясь от науки там, где она может помочь, необходимо еще серьезнее и активнее заняться воспитанием совести, которая отнюдь не дается человеку от рождения и представляет собой продукт длительного и кропотливого социального, культурно-исторического развития личности.
Проблема, следовательно, состоит не в том, что нужнее и важнее человеку - наука или нравственность; и не в том, что лучше - "умная совесть" или "совестливый ум"; ни в том, наконец, как соединить нравственность с наукой. В самой природе науки и нравственности, "знания" и "сознания" нет ничего, что бы их отталкивало друг от друга и ставило во враждебные отношения. Наука и нравственность равно нужны и важны человеку. Тем более что реальный моральный опыт людей, выработанный тысячелетней практикой и вырабатываемый нынешними поколениями, - тоже плод человеческого знания, ничуть не менее совершенный, нежели смоделированные в научной лаборатории принципы. Давно установлено, что, наряду с теоретически-понятийной формой знания, существует и так называемая духовнопрактическая форма знания, которую представляют искусство и нравственность. Они многое могут сказать, и "говорят", человеку об окружающем мире и о нем самом. Освобождая человеческую деятельность от всего того, что сковывает личность в реализации ее творческих потенций, наука обладает огромной созидательной силой. И сомневаться в этом было бы, говоря словами Ч. Сноу, "интеллектуальным луддизмом". Но признание возможностей науки ни в коей мере не умаляет значения нравственности или искусства в жизнедеятельности людей.
Ведь нравственность, пронизывая все сферы человеческого бытия, постоянно "напоминает"
