— Я матери своей звонил, — продолжает он, — просил приехать. Но она не может. Говорит — давай, я девочку к себе возьму.
— Ну?
— Я не согласился. Это моя дочь. Это единственное, что осталось от Люси. Она должна быть со мной.
— Правильно, — пробормотала я.
Он оформил отпуск и через неделю привез Милочку из роддома. Девочка была беспокойная, орала ночи напролет. Гриша очень старался, но один бы он все равно не справился. Утром перед работой я бежала в молочную кухню. Вечером неслась, сломя голову, закутывала Милочку в одеяло, вывозила в коляске на улицу, чтобы дать Грише немножко отдохнуть. Потом кутала ее перед сном. Стирала, гладила пеленки…
Выхожу часов в двенадцать — Костя топчется на улице.
— Пойдем, мне ключ дали. Знакомый уехал на четыре дня…
Я только охну жалобно:
— Какой еще ключ? Я с ног валюсь… Мне завтра вставать в шесть утра!
Потом посмотрю на его несчастную физиономию и рукой махну.
— Ладно. Пошли. Только учти — всю инициативу берешь на себя. Я сегодня бревно.
— Хорошо! — радуется он.
И вот лежу я, сонная, расслабленная, ни рукой, ни ногой пошевельнуть не могу, а он вертит меня, как хочет. Затихает на полчасика, не выпуская, и все по новой. Оторваться не мог. Точно чувствовал, что все это скоро кончится…
Примерно через месяц Гриша сказал мне:
— Света, я хочу попросить тебя об одной вещи, только ты не удивляйся. И… не обижайся.
— О чем? — насторожилась я.
— Видишь ли… Ты очень хорошо относишься к Милочке. Как никто. Ты себе представить не можешь, как я тебе благодарен! Не знаю, что бы я делал без тебя. Но ведь это не может продолжаться все время. Ты устала — столько забот с ребенком, да еще и работа…
— Ну? И что ты предлагаешь? — сухо спросила я.
“Все ясно, — догадалась я, — Папа наконец решил отправить девочку к бабушке. Этого и следовало ожидать. Разве мужчина способен на такие жертвы? Был благородный порыв, да весь вышел…”
А он все не решается произнести то, что у него на языке вертится. Стыдно, должно быть, сознаться в своей слабости. Талдычит что-то невразумительное:
— Ты так много сделала для нас… Я всю жизнь буду перед тобой в неоплатном долгу…
И тут я с отчаянием поняла, что если он у меня отнимет Милочку, — все, моя жизнь кончена. Ведь я полюбила ее, как сумасшедшая! Как будто это мой ребенок. Мой! Ведь Люська никогда не смогла бы так ее любить. Она ненавидела и боялась ее еще до рождения.
А я обожала этого кукушонка, тайно подброшенного в лоно матери. Я с наслаждением вдыхала запах ее мокрых пеленок, я с упоением целовала ее мягкую попку, ее упругий животик с выпуклым пупочком, ее крошечные растопыренные пальчики. Невинный розовый червячок. Беспомощная личинка с бессмысленными мутновато-синими глазками. Эта восхитительная беззубая улыбка. Этот воздушный пушок на затылке. Как она смешно кряхтит, пытаясь поднять головку, когда я кладу ее на животик… Как она забавно, по старушечьи чмокает, когда я сую ей в рот бутылку…
“Нет, — холодно и зло подумала я, — никому я ее не отдам. Если он захочет ее у меня отнять, я скажу ему все. ВСЕ! И пусть он после этого отшвырнет ее с омерзением. Как жабу. Как слизняка. Пусть! Это будет мой ребенок. Только мой! У нее нет матери. У нее нет отца. У нее есть только я…”
— Есть только один выход, — наконец, выдавливает Гришка. Я вся напрягаюсь до синевы. — Если ты ее удочеришь…
— Что? — у меня даже челюсть отпала.
— Если ты ее удочеришь, — продолжает Гришка, — я все узнал, тебе предоставят декретный отпуск с сохранением места и стажа. Ты сможешь заниматься только ребенком…
— Как? — все еще не могу понять я.
— Ну… если мы поженимся… Конечно, я понимаю, что это слишком большая жертва с твоей стороны. И я не настаиваю, чтобы ты решила все сейчас, сразу. Ты подумай, как следует, время еще есть. Ведь это такая обуза… Может быть, на всю жизнь. А я обещаю…
— Я согласна, — быстро сказала я.
Он с удивлением посмотрел на меня. Какая-то тень пробежала по его лицу. Он нахмурился.
Ты, конечно, понимаешь, что это только формальность, — счел нужным он уточнить. — Я это делаю только ради ребенка. А Люся для меня была и останется единственной женщиной. Никто и никогда не сможет мне ее заменить.
— Да, — сказала я. — Конечно. Я понимаю… Тем более что у меня тоже есть любимый человек, и я не хочу разрывать с ним отношения. Надеюсь, ты не будешь возражать?
Я сказала это просто так, чтобы он не подумал, будто я вешаюсь ему на шею, пользуясь его безвыходным положением. В тот момент я совершенно не думала про Костю. А сказав, так и обмерла — а как же Костя? Ведь он уже родителям своим написал. И кольца купил…
— Разумеется, — рассеянно сказал Гриша, — ты совершенно свободна…
На следующий день мы пошли подавать заявление. Объяснили ситуацию, попросили, чтобы все сделали побыстрее. Нам посочувствовали и пошли навстречу. Через три дня расписали, а через неделю оформили все документы на удочерение.
В промежутке между этими событиями мне удалось встретиться с Костей. До этого мы с ним дней десять не виделись, он сразу потащил меня в общежитие, в мгновение ока выгнал злополучного Генку и велел до вечера не приходить. Тот, ропща и стеная, собрал свои бумажки и отправился в библиотеку. А Костя обхватил меня обеими руками, вжал, вдавил в себя так, что я почувствовала его тело не только кожей, но и всей плотью, костями, внутренностями.
— Ну когда, когда все это кончится? — жарко задышал он мне в ухо. — Я не могу больше без тебя, Светка, не могу без тебя!..
Я поспешно скинула с себя все и любила его с такой тоской и с такой жадностью, точно это было последний раз в жизни.
В общем, так оно и оказалось…
А когда он, всхлипнув, глубоко вздохнул, захлебнулся и обмяк, навалившись на меня, я осторожно высвободилась, оторвалась от него, села рядом, обхватив колени руками, и смотрела на него долго-долго. Прощаясь и запоминая…
Он открыл глаза и снова потянулся ко мне.
— Костя, — сказала я, отстраняясь, — Костя, я должна тебе сказать… Я вышла замуж.
— Уже? — беззаботно улыбнулся он. — За кого, если не секрет?
— За Гришу, — сказала я.
Улыбка стекла с его лица не сразу. Губы еще сохраняли форму улыбки, а глаза вдруг остекленели.
— Так это правда? — спросил он.
Я кивнула.
— Зачем? — спросил он.
Я объяснила.
— Но ты же не любишь его?! — воскликнул он то ли с надеждой, то ли с укором.
— Я тебя люблю, — хмуро сказала я.
— Но зачем? Зачем? — никак не мог понять он.
Я объяснила еще раз.
— Ты святая женщина, — с ужасом сказал он.
Мне стало неловко.
— Ну, вот еще… — сказала я. — Это ведь совсем ничего не означает. Так, пустая формальность… Я Грише сказала про тебя. Он не возражает. Мы можем по-прежнему встречаться… Когда он уезжает в командировки. Он очень часто уезжает! И квартира свободна. Представляешь, как хорошо! И так можем… Где-нибудь…
Я быстро-быстро говорила все это и почти верила тогда, что говорю правду. “А что особенного? — думала я. — Ничего особенного. Штамп в паспорте. Всего и делов…”
Костя смотрел на меня и молчал. А я все говорила и говорила.
— Ведь ничего же не изменилось, — говорила я. — В конце концов я и развестись могу, когда Милочка подрастет. Тогда Гришка с ней и сам управится. (“Фигушки! — подумала я, — Гришке я ее не оставлю! Я теперь ей законная мать, и права у нас одинаковые…”) — И буду я свободная женщина, и если я к тому времени еще не надоем тебе…
Но тут я увидела его глаза и осеклась.
— Светка, — шершавым голосом сказал он. — Ты не представляешь, что ты значила для меня, Светка! Я даже не знал, что так бывает… А ты… Как ты могла?
— А что? — все еще хорохорясь, передернула я плечами. — Что я такого сделала? Подумаешь, трагедия! Гос-с-споди!..
— Да, — сказал он. — Конечно. Ты абсолютно права. Было бы о чем говорить…
