В это время они подъехали к неглубокому оврагу с пологими, поросшими мелким кустарником, склонами. По дну оврага, пересекая дорогу, протекает небольшой ручей. В нем Тихонович напоил лошадей.

– Расскажите про войну, – попросил Мишка, когда они стали подниматься на противоположный склон оврага. – Хоть что-нибудь, только чтобы интересное.

– Интересного, хлопчик, в войне было мало, – Тихонович положил мозолистую ладонь на Мишкину голову и слегка потеребил его густой рыжий чуб. – В ней больше было страшного. Война явилась хорошей проверкой для людей. В ней, как в мутной воде, всплыл на поверхность весь мусор человечества: старосты, полицаи и прочая мерзость. Встретился и на моем военном пути такой подлец.

Тихонович замолчал, видимо ему неприятно было вспоминать о чем-то нехорошем.

– Он был фашист? – спросил Мишка, чтобы возобновить разговор.

– Хуже! Немцы ведь тоже не все были фашисты, не все добровольно шли на войну. Этот был русский. Больше того – земляк из нашего хутора. Шатохин Иван. Мать его и сейчас живет в хуторе, недалеко от твоей бабушки.

Мишка знал старую-престарую бабку Шатошиху. Он утвердительно кивнул головою.

– Вот её сын, – продолжал Тихонович. – Летом 1942 года, под Батайском, в наш полк пришло молодое пополнение. Иван попал в нашу роту. Как я обрадовался земляку! Был я в то время пулеметчиком станкового пулемета «Максим». Напарник мой, хороший парень с Урала, погиб как раз перед прибытием пополнения. Я попросил, чтобы вторым номером ко мне назначали Ивана. Уважили мою просьбу. Молодые, все горячие ребята, рвались в бой напролом, во весь рост. Ну и многие, конечно, гибли зазря. Ивана я, как мог, берег. Ведь как-никак к тому времени я уже год отпахал на войне без выпрягу. Успел набраться кое-какого опыта. По звуку мог определить, какой мине поклониться, а какой не стоит. В августе отступали мы по правому берегу Кубани. Наша рота шла в аръергарде полка. То есть мы прикрывали отступление. Помню, подходили уже к нашему Казачьему хутору. Иван говорил: «Смотри, вон видна Шаповалова хата, Варавина, Коломейцева…» У меня у самого сердца готово было из груди выскочить. Очень хотелось на родных хоть одним глазом взглянуть. А немец нам на пятки наступает. Тут ротный команду дает: «Свернуть вправо, в лес. Занять оборону на опушке». – «Правильно решил ротный. Если бы мы заняли оборону на окраине хутора, из-за нас пострадали бы мирные жители, а немцев бы мы все равно не остановили. Нас в роте оставалось человек пятьдесят, а их – тьма-тьмущая. Видим, передние мотоциклы и машины с солдатами свернули к лесу и прут прямо на нас, дали по ним несколько залпов всей ротой. Мы с Иваном разрядили полностью одну ленту. Немцы поняли, что с ходу нас не взять. Повернули назад, спешились и начали окапываться. А нам только этого и надо было. Пульнули по ним еще несколько раз для острастки и отошли в глубь леса. Командир наш принял решение переправиться через Кубань ниже хутора. До нее надо было идти по лесу еще километра два. Нас с Иваном ротный оставил для прикрытия».

– А почему именно вас? – спросил Мишка. – Вы, наверное, были самые храбрые?

– Да потому, что к тому времени в роте остался только один наш командир. Он так и сказал: «Местность тебе, Колосов, хорошо знакома, рубеж выбирай сам. Постарайтесь задержать их как можно дольше. Останьтесь живы, догоняйте нас за Кубанью. Мы будем отходить в направлении села Рождественского».

Место для обороны выбрали подходящее: у пересечения долевой просеки с поперечною. Наспех выкопали окоп с круговым спектром обстрела, Изготовились и стали ждать. А в душе, будто кошки скребут. Целый год воевал, в каких только переплетах ни бывал, а погибнуть придется в километре от родного дома.

Тут Иван говорит мне: «Давай, дядя Сеня, – он всегда меня так называл, – сдадимся немцам вместе с пулеметом, может, они нас не убьют». – «Ванюшка, говорю ему, милый, что ты надумал! Нас-то может и не убьют, а что будет с нашей ротой? Они же их догонят и всех перестреляют, как фазанов. Посмотрел я на него, он весь трясется и бледный как стена. Жаль мне стало парня. Я-то, думаю, уже пожил на белом свете, мне умирать легче. Знаешь что, говорю, Ваня, я и сам тут управлюсь, а ты беги-ка в хутор, пока там немцев нет, повидаешься с родными, моим поклон передашь и скажи им, чтобы завтра, как все утихнет, пришли сюда с лопатой. Помню, он еще спросил: «А зачем с лопатой?» – Чтобы похоронить меня могли, говорю, по-человечески. На заходе солнца приходи к мостику, что на Отмытом острове. Останусь жив – там и встретимся. А не будет меня, сам догоняй наших. Забрал я у него две гранаты и он помчался к хутору так, что только кусты затрещали.

– Ну, а дальше, дальше что было? – нетерпеливо спросил Мишка.

– А дальше ничего особенного и не было. Немцы подтянули миномёты, артиллерию и с полчаса так обрабатывали опушку, что только щепки летели. Потом всё стихло. Я подождал немного – не идут. Пробрался осторожно к опушке, осмотрелся – никого нет. По дороге, что проходит в полукилометре от леса, сплошным потоком движутся в направлении хутора танки, машины, мотоциклы. Побоялись фрицы в лес соваться. Вот потому я и думаю, что тот человек, кости которого вы нашли в лесу, был не немец. Немцы боялись леса, как чёрт ладана.

– Но ведь на нём же была немецкая одежда. Это мы точно установили.

– Одежда ещё ни о чём не говорит. Приходилось и нам щеголять в немецком одеянии.

– Расскажите! – торопил Мишка, нетерпеливо ёрзая на козлах.

– Погоди, давай по порядку. Разрядил я тогда пулемёт и потащил его к установленному месту встречи. Иван уже был там. В хутор он не пошёл, побоялся немцев (там уже утюжил улицы немецкий танк-разведчик). Стали мы с Иваном вязать плот из сухих валежин. Провозились с ним до самой темноты. Погрузили пулемёт, разделись и только отчалили, как услышали на той стороне урчание машин, треск мотоциклов и немецкую речь. Пришлось менять план. Я решил, что догонять своих нам сподручнее по нашему правому, поросшему лесом берегу. По лесу с пулемётом нам не пробраться. Смазали мы его оставшейся смазкой. Выкопали ямку в приметном месте, опустили его туда, укрыли сеном и закопали. Перед дальней дорогой решили поспать с часок под копною сена. У меня оставался сухарь из «НЗ». Разломил его на две части. Большую отдал Ивану. Пожевали, и я сразу заснул… и так крепко заснул, что слышу, как разговаривают люди. Говорят совсем рядом со мною, а я не могу проснуться. Наконец, с трудом открыл глаза. Надо мною колышутся зелёные ветки. Попробовал встать – не могу. Голова тяжёлая, будто свинцом налита. Ощупал голову – забинтована. Губы распухли и во рту солоноватый привкус. Пошевелил языком – нет переднего зуба, на котором была золотая коронка. Потихоньку повернул голову в ту сторону, откуда слышался разговор. Вижу, сидят на траве пятеро наших русских бойцов с винтовками и о чём-то совещаются. Прислушался. Говорил старшой, старшина по званию: «Здесь, ребята, переднюем, а вечером надо сходить в село, расспросить у жителей, как, каким путём нам лучше пробраться к своим». Пока старшина говорил, я осмотрелся и узнал хорошо знакомое мне место. Сидели они у брода через Горелую протоку. До войны это было моё любимое место для рыбалки. Значит, мы находились в двух километрах выше хутора по течению Кубани.

– Где Ванюшка? – спрашиваю, – и почему это я ложился спать на Отмытом острове, а оказался в пяти километрах от него – у Горелой протоки?

– Хлопцы, кажется ожил наш покойник! – они, как по команде, вскочили и подбежали ко мне.

– Он, наверно, из местных, – сказал кто-то, – знает все названия.

– Бредит парень, – сказал другой.

– Брежу! – я рывком приподнялся и сел. Голову будто штыком пронзило, но сознания не потерял. – Да я на этом месте столько переловил сомов и усачей… Не верите? Покопайтесь вон под тем пнем, там должна быть стеклянная банка для червей.

Проверили. Баночка оказалась на месте.

– Ну, братишка, теперь мы тебя ни за что не оставим, – сказал старшой, – мы о таком проводнике и не мечтали. Только вот не понятно, как это ты, местный житель, при полной военной форме, валялся под копною, весь в крови, как поросенок недорезанный?