– Не только туннель, – возразил Евсеевич. – Владимир Сергеевич утверждает, что в таких подземельях обычно располагались склады боеприпасов, оружия и прочей военной амуниции.

Улыбаясь, Мишка многозначительно посмотрел на Колю. Тот заговорщически улыбнулся в ответ. Так у друзей, вместо утраченной надежды найти зарытую тачанку, появилась новая – отыскать целые склады боеприпасов и оружия!

– Миш, ты знаешь, где этот подземный ход? – шепотом спросил Коля. Мишка утвердительно кивнул головою.

– А Шатошиха? Она же не разрешит копать…

– Ерунда! Мы её и спрашивать не станем. Там, понимаешь, можно с улицы сделать подкоп так, что она и знать не будет.

– Тогда давай завтра и поедем, пока каникулы.

– Нет, там можно копать только летом, когда бурьян вырастет, а так будет заметно.

И друзья стали с нетерпением ожидать летних каникул.

РАССКАЗ КАПИТАНА

Через полчаса друзья уже ехали на подводе в станицу. Военный сидел с дядей Петей впереди. Мишка и Коля, укрывшись буркой, —сзади. Дружок, свернувшись калачиком, улегся между ними. Посередине на сене лежало старое ярмо для волов, подаренное Евсеевичем для музея. Военный, по званию капитан, был тем самым гостем, о котором говорил дядя Петя еще там, у родника. Из разговоров друзья поняли, что капитан – родственник Евсеевичу. Что он приезжал к нему в гости в Казачий, а вчера с ним на подводе приехал на кошару, где он когда-то жил. Теперь ехал в станицу, чтобы оттуда вечерним автобусом выехать в город.

Лошади споро бежали под гору. Небо над долиной Кубани было чистое. На западе сияло заходящее солнце. На вершине горы, как и утром, искрился снег.

– Как здесь все изменилось! – сказал капитан, оглядывая распаханные поля у подножья горы. – Когда я жил на кошаре, здесь до самой станицы была целина. А за тем вон взгорком лежал сбитый немецкий самолет. Я часто бегал туда, отвинчивал всякие гаечки и срывал цветные проводки…

Мишка и Коля, высунув головы из-под бурки, подвинулись вперед.

– Я слышал, что Евсеевич тебя усыновил, прервал воспоминания капитана дядя Петя. – Расскажи, как это случилось? Капитан прилег на сено, опершись на правый локоть, и начал рассказывать:

– Своих родителей я не помню. Когда началась война, мне было восемь лет. Жил я тогда здесь в Прикубанском детдоме. Перед приходом немцев нас стали эвакуировать. Вывезли на подводах за станицу. Продвигались медленно: дорога была забита подводами, гуртами скота. Вскоре налетел самолет с черными крестами и начал строчить из пулеметов. Сделал над дорогой несколько заходов. Что творилось! Коровы ревут. Лошади шарахаются в стороны. Мы плачем… Воспитательница нашей младшей группы, сама еще девчонка, долго потом разыскивала нас в этой кутерьме. Собрала всех, посадила на подводу и поехали дальше. Потом догнали нас танки, и тут началось пострашнее налета: из пушек стреляют, гусеницами давят… Один снаряд попал под заднюю ось нашей подводы. Воспитательницу и всех, кто сидел сзади – насмерть. Я со страху побежал, сам не знаю куда, лишь бы дальше от дороги. Бежал, пока не упал обессиленный. Тут меня и нашел Евсеевич. Они с женою эвакуировали отару овец, но гнали ее не по дороге, а стороною, пасом. Когда я немного успокоился и рассказал, как мог, кто я и как туда попал, они, долго не раздумывая, предложили: «Хочешь с нами жить, Коля?» Что мне оставалось делать? Конечно, я с радостью согласился. Это теперь хутор Казачий присоединили к Прикубанскому совхозу, а до войны там был свой колхоз. Назывался он «Красный ключ». Так вот отара та принадлежала тому колхозу.

– А Евсеевич разве не воевал? – спросил дядя Петя. – У него же нога…

– Хромота эта у него от рождения. Потому его и не брали в армию. Они с Марковной до войны жили на Украине. Оба они детдомовские. Поженились рано. А тут – война. По эвакуации попали в Казачий. Рабочих рук в войну в колхозах не хватало. Эвакуированных и беженцев принимали с радостью. Правление колхоза выделило им дойную корову, выписало муки и прочих продуктов и определило на работу на вот эту самую кошару, где вы сейчас работаете. Только тогда кошара и домик были покрыты соломой, пол в домике земляной. Но для них, после всего пережитого и это казалось раем.

Посоветовались тогда Евсеевич с Марковной и решили незаметно вернуться на свою кошару и там дожидаться возвращения своих. С наступлением темноты мы двинулись в обратный путь. Евсеевич и Марковна гнали овец, а я сидел на подводе, быков погонял. К подводе корова была привязана. Дорог мы избегали, гнали отару полями. На исходе второй ночи благополучно добрались до кошары. И началась наша подпольная жизнь. Евсеевич, хоть и был совсем еще молодым тогда, а рассудил правильно: кошара построена в котловине. С дороги и из хутора ее не видно. И, главное, он твердо верил в то, что немцы долго здесь не задержатся.

Овец мы приучили пастись ночью, а днем ставили отару у родника. В Казачьем знали, что весь колхозный скот угнали в эвакуацию и потому нас никто не искал. Да и кому было искать в этой неразберихе! А Евсеевич сразу же стал думать о зимовке. Летом в 1942 году был небывало хороший урожай. Хлеба и травы уродилось на славу. Весь склон горы и её плоская вершина были покрыты скирдами сена. Но на одной паре быков много не навозишь. И потому Евсеевич на второй день после прибытия на кошару спустился вечером с горы в лес к Кубани в разведку: не бродят ли где бесхозные быки или лошади. И сходил не зря.

Проснулся я утром, смотрю возле дома стоят рослые тощие лошади, запряженные в зеленую военную повозку. К повозке привязана корова и еще одна лошадь под седлом. Сиденье на повозке все в крови. Видимо, и здесь дорогу бомбили. Ездовой погиб, а лошади шарахнулись в лес и мчались до тех пор, пока не запутались вожжами за дерево. Неизвестно, сколько они там простояли. Если бы не Евсеевич, так бы они и подохли в упряжке. А та, что под седлом, паслась возле них. Корова была стельная и сильно хромала на переднюю ногу, потому ее, наверное, и оставили при эвакуации.

С лошадьми дело пошло веселее. Евсеевич верхом объехал окрестные поля и на одном из полевых станов – вот здесь, сразу за горою – обнаружил целые вороха пшеницы, ячменя, овса… Видимо, наши не успели вывезти, а немцы еще не обнаружили. Запаслись мы зерном на всю зиму для себя и для скота. Евсеевич соорудил из двух плоских камней ручную мельницу, раздобыл где-то керосину. Соли-лизунца на кошаре было вдосталь. Родник рядом. В общем, мы могли жить, ни с кем не общаясь.

– Так и дождались своих, никем не замеченные? – спросил дядя Петя. – Интересно.

– Разве Евсеевич вам ничего не рассказывал об этом? – удивлялся капитан.

– Нет еще. Я ведь с ним работаю всего четырнадцатый день. Два из них он пробыл с тобой в Казачьем. До этого я работал на другой кошаре. Евсеевич собирается уходить на пенсию, а я буду вместо него за старшего. Пока присматриваюсь, что тут к чему.

– Незамеченными мы прожили здесь всего несколько дней, – продолжал рассказывать капитан. – Потом пошли немецкие обозы. Обозы шли по дороге, а верховые рыскали по степи в поисках сена, фуража, продуктов. Как-то в полдень заявились и к нам три непрошенных гостя: один офицер и два солдата. Офицер мог говорить по-русски. Обрадовались они такой находке. «Колхоз! Карашо!» – закричал офицер. Поймали они лучшую овцу, связали, вскинули солдату на седло и начал офицер ему по-немецки что-то приказывать. Видимо, чтобы тот пригнал сюда порожнюю подводу за баранами. Своих лошадей и быков с подводами Евсеевич, как только увидел обозы, успел отогнать за гору в Темный лес. Потом, подумав, офицер вернул солдата с овцой и заставил Евсеевича и солдат пропустить отару через «струнку». Сам стоит и считает: айн, цвайн, драйн… Всех пересчитал и, наверное, для круглого счета, пустил в отару и ту, что собирались увозить. Заполнил он какой-то лист с печатью и с фашисткой свастикой, вручил его Евсеевичу и говорит: «Теперь вся эта овец мой. Если продай хоть один – расстрелю. Если сохранишь вся, возьму тебя к себе работать. Скоро я здесь на Кубан получу земля». И так это сказал, будто нет большей чести, чем гнуть на него спину. С тем и уехали. Марковна в слезы. «Давай, Вася, бросим все и уедем куда—нибудь подальше. Убьют они нас!» Но Евсеевич настоял на своем: «Никуда мы отсюда не поедем. Его может быть скоро убьют наши. А бумага его нам еще пригодится». И действительно пригодилась. После к нам не раз приезжали немцы и полицаи с Казачьего. Как начнут «хозяйничать» Евсеевич покажет им ту бумагу – сразу на попятный. Видимо, тот офицер был кокою-то важной персоной, то ли герцог, то ли барон.