Конец речи утонул в треске выстрелов.

— Из люков лупят, гады! — возбужденно крикнул Ашот.

Егеря, словно бы не обращая внимания на стрельбу, пикировали на шлюпку. Один из них вдруг будто наткнулся на что-то и, потеряв управление антигравом, беспорядочно заметался в воздухе.

— Ольссена зацепили! Ну!.. — радист повернул разъяренное лицо к Черешину. — Что сидишь, дорогой! Беги, «медика» готовь!

Выскакивая из комнаты, Виктор краем глаза заметил, как несколько егерей на лету подхватили раненого, вынесли из боя… Он торопливо настраивал кибер-медика на оказание хирургической помощи, а за стеной все так же трещали выстрелы, раздавались злобные возгласы и порою ругательства. Снова, покрывая гвалт, знакомо прогнусавил Мерсье:

— Прекратить сопротивление! Иначе я прикажу применить гранаты…

Тяжело дыша, возбужденные егеря затащили в медицинский отсек раненого Ольссена. Тот был без сознания, комбинезон на груди пропитался кровью. Кибер, перебирая манипуляторами, склонился над пациентом.

Стрельба за стеной смолкла. В отсек ввалился взмокший от переживаний Ашот.

— Все! Взяли…

Виктор, вспомнив о профессиональных обязанностях, помчался за камерой.

— «Арктур-видео»? Придется заняться этой лавочкой всерьез. — Мерсье с брезгливой миной наблюдал, как браконьеры под конвоем бредут к боту. — Как Ольссен?

— Спит, — отрапортовал Ашот. — Через пару дней будет здоров.

К ним приблизился Черешин.

— Поль, несколько слов для телезрителей.

— Это пока преждевременно, — поморщился коротышка. — И вообще я, так сказать, не уверен в необходимости такого интервью.

Он нахлобучил берет и зашагал прочь.

— Не очень-то вежливо… — начал Черешин.

— Погоди! — Ашот потянул его за рукав. — Не приставай к человеку, дорогой. Тут такое дело… Понимаешь, Шустрик ушел.

— Как ушел?!

— Очень просто, — Ашот пожал плечами. — Его, оказывается, в шлюпке не было. Он и еще двое на «охоту» пошли. Так что, понимаешь, придется нам здесь задержаться… Кстати, ты уж извини, Мерсье запретил посторонним покидать лагерь.

— Это я-то посторонний? — взревел Виктор.

— Ты, дорогой…

Рисунки О. Шапкина

Ну уж нет! Считать себя посторонним Черешин не собирался. В конце концов, Мерсье ему не начальник. У него, Черешина, свое дело, своя работа. Подумаешь, зазнайки, — интервью давать не желают (вслед за Мерсье все егеря, словно сговорившись, избегали бесед с журналистом). А сами этого, как его… Шустрика упустили, Лопухи! Ну и сидите теперь в лагере, или патрулируйте, или что у вас там в таких случаях делается. А я — пошел. Оревуар, месье Поль! До встречи!

Виктор твердо решил доказать свое право на самостоятельность в любой ситуации. Сделать это он мог лишь одним способом: игнорируя запрет, немедленно — сейчас же! — покинуть лагерь. Что он, собственно, и предпринял, прокравшись к зарослям под прикрытием кормы бота. Черешину казалось, что он это очень ловко проделал. На самом же деле никто из егерей попросту не обратил на журналиста внимания — иначе далеко бы он не ушел. Егерям и в голову не приходило, что кто-то может ослушаться запрета Мерсье. Поэтому они спокойно занимались своими делами, и исчезновение Черешина обнаружилось лишь поздно вечером — когда Ашот пришел звать его на ужин.

Виктор к этому времени давно уже сидел в яме. Это была добротная западня, выкопанная грубо, но надежно, прикрытая для маскировки тонкими веточками. Располагалась она аккурат на тропе голубых обезьян, ближе к реке, и выбраться из нее без посторонней помощи было невозможно. Не так уж и глубока была яма — метра четыре с половиной, не больше, но создатели придали ей форму усеченного конуса. Ловушка сужалась кверху, грозя к тому же обвалиться на голову центнерами земли.

«Браконьеры поработали, — подумал Черешин. — Недаром и шлюпка их располагалась поблизости». Осветив яму фонариком и заметив клочки голубой шерсти, он вроде бы утвердился в этой мысли. Но что-то все-таки мешало принять ее, и чем дальше Виктор размышлял (времени для раздумий было хоть отбавляй), тем больше схватывали его сомнения. Он еще раз внимательно осмотрел стены, опять, закусив губу, глубоко задумался.

Стемнело окончательно. Черешин направил фонарик вверх, включил (тонкий луч уперся в облачное небо), но тут же потушил. Если он ошибается и западня все-таки принадлежит браконьерам… Надо полагать, Шустрик будет рад сравнять счет.

Потом, выдавая чьи-то шаги, зашелестела трава, и опять Виктор не позвал на помощь — по той же причине.

Шаги замерли было нерешительно, тут же зашуршали вновь, и вдруг раздался треск ломающихся веток, испуганное восклицание, и кто-то с шумом куда-то провалился. Заглушенные слоем земли, понеслись гнусные ругательства.

Тогда Черешин облегченно рассмеялся и зажег фонарик. Он больше не сомневался.

Через полчаса, взбираясь по веревке, поданной Ашотом, Виктор задрал голову и сказал:

— Вы поищите, тут по соседству Шустрик отдыхает. Да глядите, сами не попадитесь — кто знает, сколько они ям накопали!

Мерсье был выбит из колеи и не скрывал этого. И набросился на Черешина, едва тот появился в дверях:

— Где вы ходите? Вы что думаете, мне больше нечем заняться, кроме выслушивания ваших сказок?! Что вы тут наговорили Саркисяну? Почему это мы должны немедленно улетать? И где это вас носит целый час?

Ашот, стоявший за креслом коротышки, делал успокаивающие знаки: мол, не спорь, рассказывай.

— Извините за задержку. Душ принимал. В западне было грязновато.

В доказательство Виктор пригладил мокрые волосы. Он только что смочил их под краном: заподозри Мерсье неладное — и все может сорваться.

— Садитесь, — буркнул начальник Службы охраны. — Я вас слушаю.

Виктор сел, неспешно налил себе освежающего из стоявшей на столе бутылки, пригубил. Поставил стакан. Мерсье на глазах багровел от возмущения. «Сейчас он меня прибьет, — промелькнуло в голове у журналиста. — Но надо потянуть время, чтобы Айк успел уйти подальше». Черешин взял стакан, допил и наполнил вновь. «Сейчас он меня прибьет и будет абсолютно прав. Таких нахалов нужно бить просто в порядке профилактики».

Черешин откашлялся.

— Так вот, товарищ Мерсье, я уже говорил Ашоту — надо улетать. Пункт тридцать четвертый Устава космофлота: «При обнаружении разумной жизни немедленно покинуть планету и связаться с Центральным Советом».

— Устав преподают на факультете журналистики? — язвительно поинтересовался Мерсье.

— Не преподают, — признался Виктор. — Но после школы я собирался стать навигатором и два семестра…

— Понятно. Продолжайте.

— Понимаете ли, голубые обезьяны… — Черешин, не моргнув, выдержал яростный взгляд коротышки. — Дело в том, что это они выкопали ямы, куда свалился сначала я, а потом Шустрик и компания. Там на дне полно голубого пуха, а на стенах четкие следы когтей и какого-то орудия, вроде палеолитической копалки. — Предупреждая очередной вопрос, он скромно пояснил: — Я в таких вещах немножко разбираюсь — два курса на археологическом… Ну вот, вывод ясен: ямы копают и орудиями пользуются только разумные существа.

Он замолчал и выжидательно уставился на Мерсье. Тот уже успокоился.

— Я вас понимаю, молодой человек. Гипотеза хороша. Даже изящна. И заманчива, конечно. Но голубые обезьяны не обладают разумом. В монографии Вернера Гроссмана…

— Я ее читал, — с самым невинным видом сказал Черешин. — Когда учился на биофаке. Гроссман, кстати, как раз на примере голубых обезьян и рассуждает о потенциальных возможностях, упущенных природой. Да нет, вы уж меня выслушайте, не перебивайте! По Гроссману, у голубых обезьян имеется все, чтобы стать гуманоидами: мозг, хорошо развитые хватательные конечности, наконец прямохождение. Нет лишь такой «малости», как потребность в разуме. Им не с кем и не с чем бороться — постоянно теплый климат, обилие пищи, отсутствие крупных хищников. Они уже готовы стать разумными, но им это просто ни к чему.