Бориска потянулся к пирогу, а мастер еще дважды опорожнил ендову, прежде чем приступить к еде.
- Не тяжек труд наш? - спросил Денисов, уписывая за обе щеки брашно: после пива его потянуло на разговор.
- У батяни також робил. Обыкнул. Одно нехорошо скучно тут.
Мастер искоса глянул на парня.
- А ты мыслил деньги гуляючи получать.
- Не к тому я. Людей кроме тебя не вижу, оттого и скучно. Не с кем словом обмолвиться.
Дементий снова взялся за баклагу.
- На что тебе люди? От людей-то суета одна. И грязь от них всяка, и склоки, и распри, и воровство.
- А любовь?
- Хм! Любовь... Блудня суть. Гибнут люди из-за этой самой любви, словно мухи.
Бориска усмехнулся.
- Что ты в пустынники не подался, схоронился б от людей-то.
Мастер вздохнул, сдвинул брови.
- Куды мне схима4. Моя рожа любого архангела до смерти напужат. С богом я не в ладах живу. Было четверо детёв, да ни один до году не дожил. Я ли господа не молил, а не помог всевышний. Люди бессильны оказались тож. Ну и послал я всех к...
- С богом не в ладах, а молитву творишь, - заметил Бориска. - И не тошно тебе этак-то?
Денисов уставился на парня злобными глазками.
- А ты пошто меня выпытываешь? Ты кто таков?.. Ты ништо! Смекаешь? Возьму вот плюну на тебя и каблуком разотру.
Бориска не испугался.
- Плюнуть-то и я могу. Шапку в охапку - и прощевай, Денисов.
Мастер молча плеснул в ендову пива, осушил до дна, провел мозолистой ладонью по бородище.
- Куды денешься? - уже миролюбиво сказал он. - Ты же утеклец. Поди-ко, ищут царски да патриарши слуги тебя по приметам.
- Нечего меня искать, - насупился Бориска, - никому я не нужен.
- А каку же службу до меня справлял?
- Про себя небось не сказываешь, так и меня пытать неча.
- Ишь ты... - злые огоньки в глазах мастера потухли, - колючий. Ладно, знать про тебя не хочу. Работай незнамым. Ешь-ко давай, ешь...
С едой расправились скоро. Темнело.
- Слышь, мастер, - решился в конце концов Бориска, - что за люди живут недалече отсель? В лесу шалга, а посреди нее двор.
Денисов сердито засопел, подвигал бровями.
- Высмотрел уже, тетка твоя мать... Ты вот что... Туда не ходи, недобро там.
Над лесом медленно догорал закат. Далеко в чаще раздался крик ворона, вещей птицы.
- Нечисто в той избе, - опять проговорил мастер.
Бориска глядел на него широко раскрытыми глазами, не дыша, не двигаясь с места. Спросил, но голос сорвался на шепот:
- Что ж там?
Денисов сунул ендову с баклагой в мешок, скрутил его, перевязал везивом.
- А не забоишься, как скажу?
- Не... - Бориска замотал головой, хотя у самого дрожь пробежала по спине.
- Не к ночи быть сказану, темно дело свершилось... Суседствовал со мной один охотник, Африканом звали. Ходил за зверем да дичью в тутошних местах и далече. Удачлив был. Бесстрашен. На медведя с рогатиной один хаживал... Разбогател. Семья у пего была невелика - женка да сын. Когда ему за сорок перевалило, женка возьми да помри. Хворь у ей кака-то бабья была, через ту хворь и дитёв боле не рожала. Африкан жену схоронил, а избу со всем двором на этот берег и перевез... А потом дернуло его невесту себе искать. С того все и пошло...
Мастер помолчал, подтянул сапоги.
- Словом, сгиб Африкан на охоте, а как - никто не ведат. Сын его, Федька, тож сбежал невесть куда. Осталась в избе одна невеста. Люди бают, что она всему виной. Ведуница, мол, с нечистым знается. Сказывают еще, будто для того, чтоб ружье у Африкана и вовсе без промаха било, велела-де она ему стрелять в образ пресвятой богородицы... Вот и дострелялся.
- А ты как судишь? Веришь ли тому? - прошептал Бориска, но ответа не дождался. Денисов молча собирал инструмент.
Ночная тьма задавила сумерки. Лениво плескала в берег река, кусты шуршали черными ветками...
3
Наговорил мастер на ночь, и худо спалось Бориске одному в срубе: разная пакость мерещилась. Ворочался с боку на бок, пробуждался от каждого шороха - сам виноват: напросился на россказни. А невеста Африканова из головы не выходила, застряла крючком - не выкинешь. И стало думаться о ней днем и ночью - чем дальше, тем больше.
Денисов к тому разговору не возвращался. Как ни пытался Бориска всякими намеками привлечь внимание мастера к Африкановой невесте, тот упорно отмалчивался, и нельзя было добиться от него ни единого слова.
Запретный плод всегда сладок, и все сильнее росло желание еще раз встретить ту женку, глянуть в ее лицо, которого так и не рассмотрел тогда. В мыслях-то представлял ее парень по-разному: то являлась она перед ним в образе прекрасной царевны Алый Цвет, сказку о которой, бывало, много раз слышал от матери, то вдруг оборачивалась страшной ведьмой с долгим рыхлым носом и кривыми зубищами. В конце концов он не выдержал и решил подкараулить Африканову невесту.
Чуть свет поднялся, сунул за пояс топор и направился к Африкановой избе, но по дороге смекнул, что женка должна ходить по воду в одно полюбившееся место, потому и увидеть ее там легче всего. Скоро и впрямь нашел он дорожку, сплошь истоптанную малыми каблучками коваными, засел неподалеку в кустах и стал ждать. Но женка не пришла в то утро, и пришлось Бориске уйти ни с чем. На работу опоздал, мастеру с три короба наврал, будто дичь выслеживал. Денисов недоверчиво щурил глазки, но молчал.
Зачастил Бориска к тому месту. И вот как-то раз, продираясь сквозь кусты, вдруг почувствовал всем существом своим: тут она, тут!.. Остановился не дыша, медленно поднял глаза и увидел: у самой кромки воды стояла она. Та же белоснежная сорочка, тот же сарафан голубой, как июньское небо. Из-под жемчужного узорочья кики выбилась прядка темных волос, под густыми черными бровями, в ресничном пухе - синие, чуть с косинкой глаза, и еще заметил Бориска маленький белый шрам на смуглой скуле. Стояла она как молодая березка и, положив правую руку на грудь, тревожно смотрела на парня. Бадейки у ее ног были наполнены, из одной, косо осевшей в песок, тихо выливалась вода.
Бориска с трудом проглотил слюну, поклонился.
- Здравствуй.
- Здравствуй и ты, - сказала женка и опустила руку.
Парень переминался с ноги на ногу, хрустя сучками, покашливал, не зная, что сказать еще. Слова повылетали из головы, и он опять промямлил:
- Здравствуй.
Тем временем женка подцепила бадейки коромыслом, легко подняла на плечо и двинулась прямо на Бориску. Парень стоял как завороженный.
- Дай же пройти, - молвила она.
Голос у нее был низковатый, грудной.
Спешно отступил он на шаг, споткнулся и под звонкий смех рухнул спиной в кусты. А когда поднялся, женки уже не было.
Долго сидел Бориска на берегу, устремив невидящий взор на гладкую стремнину реки, раздумывал над словами мастера и старался внушить себе, что Африканова невеста никак не может быть колдуньей. Ведь она испугалась, когда вывалился он из лесу, растрепанный, точно леший, с топором за поясом. А разве колдуньи боятся кого? И уж наверняка могла бы она обратить его во что угодно. Нет, какая она ведуница - баба обыкновенная... И все-таки сомнение оставалось в душе, как ни старался он его заглушить. А еще он знал, что будет ходить сюда ежедень, чтоб хоть издали любоваться ею, потому что увидел Бориска в бездонных глазах Африкановой невесты судьбу свою и с той поры покой потерял...
Виделись они теперь каждое утро. Бориска с лица спал. Вставал затемно, нетерпеливо дожидался утренних сумерек и спешил к месту свидания.
Звали ее Милкой. Имя не северное, однако Бориске оно нравилось, потому что было сродни слову "милая". И речь ее не северная, не поморская. Милка часто смеялась, но ее смех был невеселым. Порой Бориску охватывало страстное желание обнять Милку, изо всех сил прижать к себе и целовать, целовать... Видно, замечая это, она торопилась уйти, но на прощанье дарила ему улыбку, и парень знал, что завтра в тот же час снова увидит Милку.
