— То есть мы, иностранцы, станем называть их варварами? Да, это может быть и через полтораста лет. Известное дело: мы всегда не жалуем и позорим тех, которых боимся.

— Охота вам об том спорить!.. — прервал Янус. — Поговоримте-ка лучше о турках. Что бы это значило, господа: мы заняли всю Молдавию, перешли Прут, а визирь, как слышно, все еще стоит за Дунаем? Чего не он дожидается?

— Чтоб мы подошли к нему поближе, — отвечал Остен.

— А может быть, и раздумье берет, — сказал Брюс. — Ведь с русскими ладить нелегко.

— И, полноте, — вскричал Моро де Бразе. — Турки народ храбрый, станут они трусить ваших русских! А вот разве что: не узнал ли визирь, что при русской армии находится много иностранпых генералов, — это всего вернее. Поневоле призадумаешься, когда надобно иметь дело с знаменитым генералом Янусом!..

Янус улыбнулся и кивнул головою.

— С таким необычайным стратегом, как вы, господин Аларт.

Аларт поклонился.

— С такими испытанными тактиками, — продолжал француз, — каковы генералы Денсберг, Остен, Брюс, Вейде.

— Позвольте мне прибавить, — сказал Остен, — и с таким храбрым начальником кавалерии, как вы, господин Моро де Бразе.

— Да уж если вам, господа, не угодно сказать ни слова о фельдмаршале Шереметеве, — прервал Брюс, — так не забудьте хоть самого государя Петра Алексеевича. "То разбил наголову первого полководца нашего времени, Карла Двенадцатого, с тем шутить нельзя.

Разбил! — повторил француз. — Да, конечно, раз-оил, по милости фельдмаршала Гольда и других иностранных генералов.

Мы все только исполняли приказания русского Царя, господин Моро де Бразе, — продолжал Брюс, — а всем распоряжался и был душою всего сам государь Петр Алексеевич. Вы не были под Полтавой, так можете говорить все, что вам угодно; но мне грешно бы было не отдать справедливости не только самому царю, по также и князю Меншикову и многим другим из русских генералов

— А позвольте спросить, господин Брюс, — сказал Янус, — кто ж, по-вашему, эти русские генералы?. Вот, например, хоть оба фельдмаршала, которыми так хвастаются русские: Шереметев и князь Меншиков, — неужели вы назовете их хорошими генералами? Меншиков, конечно, человек способный; но имеет ли он сведения, необходимые для искусного полководца? А вы сами знаете, что одной практики для этого недостаточно. Я отдаю также полную справедливость необычайной храбрости Шереметева, по он вовсе не тактик и, вероятно, не понимает даже, что значит слово: стратегия.

— А почти всегда бил шведов! — прервал Брюс.

— Случай, господин генерал-лейтенант, счастье — и больше ничего.

— А надобно сказать правду, — подхватил Моро де Бразе, — старик Шереметев в деле молодец! Чтобы спасти простого солдата, он готов сам кинуться с саблею на неприятеля.

— Это, господин бригадир, храбрость, приличная обер-офицеру, а Шереметев фельдмаршал

— Так, господин генерал, так! Только вы уж слишком строго судите и князя Меншикова и Шереметева. Не забудьте, что они русские, так чего же вы от них хотите?

— Чего! — повторил Брюс. — Да я уверен, что Шереметев, князь Меншиков и князь Репнин, несмотря на то, что они русские, были бы везде отличными генералами.

— В самом деле? — прервал француз. — Так зачем же русский царь окружает себя иностранцами? Нет, господин Брюс: хотя и он также русский человек, но у него много природного ума. Он очень понимает, что без нас ему нельзя шагу сделать и что только при помощи иностранцев он может — не просветить свой народ, это, я думаю, дело невозможное! — но придать ему, по крайней мере, хотя наружность и физиогномию просвещенного народа. Одним словом, я убежден, что русский царь, как человек в некотором смысле гениальный, не может уважать своих русских и охотно бы променял их на иностранцев, которые одни могут понимать его.

— Полно, так ли? — прошептал генерал-лейтенант Адам Вейде, который во все время слушал других, а сам молчал и курил трубку. — Я думаю, что царь Петр Алексеевич ни на кого не променяет своих русских, потому что он, кажется, их очень любит.

— А нас, господин генерал-лейтенант? — спросил Моро де Бразе, бросив на пол лимон, который лежал подле него на столе.

Адам Вейде затянулся, выпустил в один прием целое облако табачного дыму и не отвечал ни слова.

— Что ж вы не отвечаете на мой вопрос? — продолжал француз, прихлебывая пунш из своего огромного стакана.

— Вы, кажется, всегда любили свежие лимоны, господин бригадир? — промолвил наконец Вейде, приостановясь курить.

— Да, господин барон, я их люблю.

— Так что ж вы бросили ваш лимон на пол?

— А на что он мне? Я выжал из него весь сок… Да дело не об этом, вы отвечайте на мой вопрос: если, по-вашему, царь Петр Алексеевич, несмотря на свою страсть к просвещению, очень любит этих русских варваров, так как же он любит нас, образованных иностранцев?

— Да я думаю, точно так же, как вы любите свежие лимоны, господин бригадир! — сказал Вейде, принимаясь снова курить свою трубку.

В палатку вошел адъютант и доложил Янусу, что царь требует к себе его и генералов Брюса и Аларта.

— Извините, господа, — сказал Янус, — я пригласил вас к себе, полагая, что нас сегодня не потревожат, а, кажется, без нашего совета и сегодня дело не обойдется. Что, господин барон, — промолвил он, взглянув с насмешливою улыбкою на Вейде, — видно, в лимонах-то соку еще довольно?

Все гости откланялись хозяину, и он, накинув плащ, отправился вместе с Брюсом и Алартом в ставку государя Петра Алексеевича.

Вероятно, многие из наших читателей не знают всех подробностей турецкой войны 1711 года; следовательно, вовсе будет не излишним, если я скажу несколько слов о положении, в котором находилась русская армия в течение первых чисел июля месяца Обманутый ложными известиями, государь Петр Алексеевич узнал весьма поздно о приближении всей турецкой армии. Генерал Янус, посланный с сильным отрядом для того, чтоб помешать неприятелю переправиться через Прут и зайти в тыл русской армии, не исполнил как следует своей обязанности: столкнувшись нечаянно с турецким авангардом, который только что начал переправляться через реку, генерал Янус не только не задержал его, но отступил немедленно со своим отрядом и донес государю, что визирь со всеми войсками перешел через Прут. Вследствие этого неверного донесения ему приказано было идти назад и присоединиться к армии. Визирь воспользовался этой ошибкой: не встречая никакого сопротивления, он перевел большую часть своего войска па бессарабский берег Прута, занял вес высоты и совершенно отрезал этим движением русскую армию от войск, находящихся под начальством генерала Рене. Дивизии генералов Вейде и князя Репнина находились также не ж близкой расстоянии от главной армии. Ночью, на девятое число июля, она выступила из лагеря и к рассвету, соединясь с этими дивизиями, продолжала идти вдоль Прута, избирая удобное место, на котором могла бы, несмотря на неравенство сил, вступить в бой с неприятелем. Поутру, когда армия была в походе, турки напали на наш арьергард, состоящий из одного Преображенского полка; этот храбрый полк не только не допустил себя отрезать от войска, которое продолжало идти вперед, но после пяти часов беспрерывного вражения, откинув назад неприятеля, примкнул к обозу главной армии. В тот же день визирь, полагая, что ему вовсе не трудно с двумястами тысяч войска уничтожить сорок тысяч русских, напал со всеми своими силами на нашу армию, но» после упорного сражения был отбит с большим уроном, и русские, дойдя до урочища, известного под названием Рябая Могила, остановились на берегу Прута. Наше войско выстроилось в каре в середине которого был весь обоз и несколько палаток Пока одна часть солдат укрепляла по возможности этот со всех сторон открытый лагерь, другая перестреливалась с отдельными турецкими партиями, которые продолжали тревожить русских до самой глубокой ночи. Меж тем визирь расположился на противоположном гористом берегу Прута; он развернул свое бесчисленное ополчение огромным полукругом, которого концы, упираясь в Прут, обхватывали с трех сторон русский лагерь, а с четвертой, то есть с тылу, все высоты были заняты буджакскими и крымскими татарами. В этом затруднительном положении государь Петр Алексеевич не щадил, как и всегда, своей собственной жизни. Вот что рассказывает очевидец, человек не русский и вовсе не преданный русскому царю: «Могу засвидетельствовать, — говорит он, — что царь не более себя берег, как и храбрейший из его воинов. Он переносился повсюду и под неприятельским огнем говорил с генералами, офицерами и рядовыми ласково и по-дружески, расспрашивая о том, что происходило на их постах».