– В командировку еду. Деревня хоть и заброшена теперь, но, по слухам, осталась нетронутой сельская библиотека. А в ней были очень ценные экземпляры старых книг. Здесь места староверские, вдруг сохранились, к примеру, неправленые Библии, ну, еще до раскола изданные, это ведь настоящий клад…

Стоп! Ирина заставила себя в буквальном смысле прикусить язык и сморщилась от боли и злости. Дура болтливая!

Сосняк, плотной стеной стоявший вдоль дороги, внезапно поредел, а потом и вовсе разошелся, и впереди показалась небольшая деревня. У въезда стоял столбик с табличкой, однако разобрать на ней хоть слово оказалось невозможно: железо все было изорвано дырами, словно кто-то тыкал туда железным острым пальцем.

– Что это?

– Да ну, чепуха! – ухмыльнулся Виталя. – Мы со Змеем тут позавчера тренировались в стрельбе из автоматического оружия.

Ирина испуганно моргнула:

– Со змеем?.. Но разве они умеют стрелять?

– Не знаю, как насчет остальных, а этот очень даже умеет! – сообщил Виталя. – Обставил меня на пару ящиков, гад ползучий. Везу ему свой проигрыш. Но это даже к лучшему, ведь иначе я б не встретил тебя. Сейчас приедем, выпьем со знакомством…

Ирина снова попыталась натянуть свой фиговый листок на колени: ее зазнобило от страха.

Еще не хватало по гостям разъезжать, да еще с каким-то Змеем пить! Может быть, ей и удалось опередить тех, кто преследует ее, но надолго ли? Времени терять нельзя!

И вдруг на обочине мелькнула табличка с перечеркнутой красными буквами надписью: «Вышние Осьмаки».

«То есть как это? – растерянно оглянулась Ирина. – Знак, что Осьмаки кончились, есть, а что они начинались – нет?»

И тут до нее дошло, что тот самый изрешеченный пулями кусок железа, болтавшийся на столбе, и был названием деревни! Выходит, Виталя отлично знал, что они уже в Осьмаках? Знал – и не сказал?!

– Остановите, остановите, – забормотала она, хватаясь за ручку двери. – Я уже приехала, я уже сойду.

– Да ладно-ка! – вальяжно пробасил Виталя. – Чего тебе тут делать, на этом кладбище? Пыль книжную глотать? Это для легких вредно! Поехали лучше к нам на базу. Тебе полезно на природе пожить, вон ты какая бледненькая.

– Здесь тоже природа! – взвизгнула Ирина, изо всех сил дергая ручку, но та не поддавалась ее усилиям.

– Не дергай, – мягко посоветовал Виталя. – Здесь система «четыре-один». Один замок сломаешь – все из строя выйдут. Тогда придется нам с тобой тут жить всегда. Хотя почему бы нет? Выпить есть чего, спать есть где.

Он нажал на какую-то кнопку, и спинка Ирининого сиденья внезапно откинулась, так что девушка оказалась простертой плашмя.

– Нет, здесь очень даже можно жить… половой жизнью, – хохотнул Виталя.

Ирина мгновенно вышла из ступора и взвилась над сиденьем так, что макушкой врезалась в потолок. Замолотила кулаками в стекло, но оно не поддавалось. И безлюдье, такое безлюдье кругом! Мелькнула на обочине деваха в красном сарафане; рядом лениво брела корова, которую деваха то и дело подхлестывала прутом.

Корова вскинула голову, встретившись с безумным Ирининым взглядом своими огромными безмятежными глазами. И у девахи были точно такие же сонные, равнодушные глаза…

– Лежать! – скомандовал Виталя, хватая Ирину за волосы и опрокидывая на сиденье. – Ну чего ты колотишься, не пойму, нас же там всего двое! Лежи! А то ты меня так возбуждаешь, что уже сидеть больно. Еще раз дернешься – и я… Вот так, умница, – хохотнул одобрительно. – Хорошая девочка, лежи тихо!

Ирина лежала тихо. А что еще оставалось делать?

«Здравствуйте, моя любимая жена Асенька, родные дети Володя и Машенька!

Не пугайтесь, получив письмо, написанное чужим почерком. В последнем бою меня ранило в правое плечо, оттого не в силах я сам держать карандаш, пишут за меня добрые люди.

Спешу сообщить, что жив и здоров, насколько позволяет моя рана. Поначалу боялся, что руку отнимут, но доктор сказал, вроде бы обойдется дело. Не иначе, твоими молитвами и горючими слезами, дорогая Асенька, начал я выздоравливать.

Хотя не всякому так повезло, как мне. Вот на соседней койке позавчера умер один человек… А знаешь, кто это был? Ни за что не угадаешь! Наш сосед со старого двора – ну, тот самый, у которого дед себе домовину при жизни выстругал. Вспомнила?

Много он чего понарассказывал про себя, я мало чему верил, но поскольку здешний особист разговаривал с ним по-человечески, значит, не так уж он и врал. Выходит, и правда искупил свою вину кровью и, если бы выжил, вернулся бы в строй уже как человек. Только, беда, не выздоровел он. Ты, Асенька, сходи к Анне Ивановне и покажи это письмо. Небось через военкомат известят ее, а ну как нет? Он же, помирая, все просил, чтоб я непременно известил о его кончине мать. И чтобы ей передал: надо, мол, достать из-под порога какой-то черный гроб (сестренка его Тонечка якобы знает, где он лежит), а открыть нужно позвать деда из Вышних Осьмаков. Конечно, сосед при этих словах уже заговаривался предсмертно, потому что дедушка его давным-давно сгинул из дому неведомо куда и, конечно, уже помер. Да и разве может под порогом находиться гроб?! Однако я перечить ему не стал и обещал, что все передам досконально. Ты, Асенька, не поленись, сходи к Анне Ивановне, буде она еще жива, а то, может, не перенесла того горя, какое сын ей принес. Но он клялся, умирая, что ни в чем не был виновен и оговорили его злые люди. Ну, земля ему пухом…

Девушка, что пишет за меня это письмо, работает на швейной фабрике. Она была при кончине нашего прежнего знакомца, она ему и глаза прикрыла. Ее зовут Клава Кособродова, душа у нее добрая, а почерк разборчивый, не то что у меня, так что надеюсь крепко: каждое слово ты в моем письме разберешь и поймешь правильно.

Целую вас крепко, любимая моя жена Асенька, родные дети Володя и Машенька. Желаю вам быть здоровыми и ждать меня терпеливо, а я вернусь домой непременно, как только разобьем фашистского зверя в его логове.

Ваш муж и отец Василий Дворецкий».

Девчонка плакала на остановке.

Плотная, широкоплечая, круглощекая, с разноцветными перышками волос, она то стискивала руки на груди, то бросалась вперед и начинала стучать в стекло маршрутки.

– Позвони мне! – кричала она. – Позвони, ну пожалуйста! – И вдруг: – Я тебя люблю! Люблю!

Люди, стоявшие на остановке, пялились на нее во все глаза; шофер тоже посматривал в зеркальце заднего вида, но не трогался с места. Он хотел, чтобы полупустая маршрутка заполнилась. И ему было все равно, что человек, которому адресовались признания, явно мечтает провалиться сквозь землю.

На него оглядывались. Кто-то понимающе вздыхал, кто-то откровенно ухмылялся.

Катерина не удержалась и оглянулась тоже. Ладненький, хорошенький парнишка, сидевший на заднем сиденье, то натянуто улыбался своей неистовой подружке, то раздраженно махал через стекло: уходи, мол! – но девчонка или не понимала, или просто не в силах была уйти.

– Позвони, ну пожалуйста! – кричала она сорванным голосом, тиская на груди футболку.

– Пьяная, что ли? – громко сказала какая-то женщина.

Дверцы маршрутки наконец-то закрылись, и Катерина услышала, как парнишка испустил вздох нескрываемого облегчения.

Девчонка бессильно уронила руки.

– Я же люблю тебя! – отчаянно выкрикнула она и вдруг ударила себя по щекам – сильно, с размаху. Сперва по одной, потом по другой.

Маршрутка резко взяла с места, словно испугалась.

Катерина отвернулась.

Она смотрела в окно, но ничего не видела, кроме пухлых короткопалых ладоней, которые били по тугим щекам.

За что она себя так? Почему любовь заставила ее возненавидеть свое лицо? Ну да, она понимает, что не нравится, не может понравиться этому тихому хорошенькому парнишке. Она избивала себя за то, что не уродилась какой-нибудь длинноногой изящной блондинкой, а значит, этот парнишка никогда, никогда…