— Это мне ясно, — согласился я. По-своему Абэ рассуждал безупречно.

— А у них рожа, ты говоришь, на животе, стало быть, и мозг в животе, — продолжал Абэ.

— Не исключено, — подтвердил я. Прежде мне не приходилось задуматься о подобном. Мои хозяева были достаточно умны, а, как известно, мы начинаем всерьез анализировать проблему ума лишь в том случае, когда ум действительно становится проблемой, то есть когда его не хватает.

— Если у них мозги в желудке, то они давно переварились, — заявил Абэ. — Вот что меня поражает: чем же они тогда думают?

— У животоглавцев не принято стыдиться того, что служит на благо телу, — сказал я уклончиво.

— Я вот думаю, — промолвил кок, — пора бы тебе распотрошить библиотеку.

— Что вы имеете в виду, господин Абэ?

Я вдруг обрадовался. Неужели Абэ наконец проникся мыслью о том, что мне не место в его грязном камбузе? Или Анадион Банакер вспомнил, что помощники библиотекарей обычно обитают поблизости от книг, в крайнем случае — возле каталога, а отнюдь не гниют на кухне?

Но ответ кока развеял все мои надежды. Оставалось лишь благодарить судьбу за то, что произошло это милосердно быстро и радость не успела укорениться в моем сердце.

— Засаленные книги и коленкоровые переплеты, — сказал Абэ. — Вот что я имею в виду. Если их добавить в еду, она приобретает съедобный привкус. Проверено. — И он причмокнул своими синеватыми губами (с едва заметной плоской бородавкой на нижней).

— Вы предлагаете мне украсть книги? — спросил я.

— Ты же помощник библиотекаря, — возразил Абэ. — Если книги возьмешь ты, никто не заподозрит дурного.

Левый глаз, нарисованный на моем животе, был постоянно вытаращен от вздутия желудка, а правый, тот, что над печенью, все время щурился от недовольства. Константин Абэ пригрозил мне, что навесит фонарей на все четыре моих глаза, если я не проберусь в библиотеку и не принесу пару-другую, а лучше десяток наиболее замусоленных томов.

— Это проще простого, — сказал Абэ на второй день после первого нашего разговора о библиотеке. В этот день капитан, покончив с обедом, пригрозил коку протащить его под килем. — Я покажу тебе, где она находится. Ты вышибешь дверь, только сделай это бесшумно, пожалуйста…

Я поморщился и заткнул уши.

Абэ, не переставая говорить, схватил меня за запястье и силой заставил вынуть пальцы из ушей.

— …Самые мясные книги, конечно, в кожаных переплетах. И на даты смотри. Во времена войн клей был из рук вон паршивый, а вот в годы процветания книжный клей варили весьма нажористый. Опять же, детские книги. Дети любят жевать за чтением. Равно старики, поэтому политические детективы тоже бери. Если ты что-нибудь во время чтения ешь, то это с гарантией попадает на страницы. Соус — особенно. Еще некоторые фрукты. Знавал я одного оригинала, он закладывал страницы хлебными корками… Ты понимаешь, какой богатейший источник пищи находится практически у нас под боком?

Я спросил:

— А что будет, если нас поймают за этим делом?

Абэ пожал плечами:

— Поймают не нас, а тебя. И выбор невелик: если ты украдешь книгу, повесят тебя, а если не украдешь — повесят меня.

— Я грамотен, — сказал я. — Моя жизнь более ценна.

— Зато у меня лицо находится где надо, — возразил Абэ.

— Такому лицу, как у тебя, нигде находиться не надо, — огрызнулся я.

— И это мне говорит четырехглазый? — Абэ всплеснул руками. — Куда катится мир?

И он больно ткнул меня пальцем в живот.

Я как-то сразу сломался после этого, а Абэ, напротив, расцвел и потащил меня к библиотеке. Мы поднялись на палубу, миновали толстую грот-мачту, потом еще бизань, и он показал мне на кормовую надстройку:

— Это здесь.

Почему-то в тот же самый миг мне показалось, что я всегда это знал. Я остановился перед закрытой дверью и услышал, как Абэ шипит у меня за спиной:

— Давай вышибай ее. Пни как следует.

Я толкнул дверь пару раз, послышался тихий, вкрадчивый треск, какой бывает, когда ломается гнилое дерево, и передо мной раскрылась темнота. Абэ подтолкнул меня в спину. Споткнувшись, я ввалился в комнату.

Почти сразу же дверь за мной затворилась, но я не почувствовал никакого одиночества, хотя Абэ остался на палубе. Я нащупал лампу, подкрутил фитилек и довольно ловко зажег его. Красноватый свет благожелательно растекся по стенам, и я увидел бесчисленные полки, набитые книгами.

В тяжелых деревянных окладах, в кожаных переплетах, вовсе без переплетов, растрепанные, ухоженные, стянутые ремнями и перевязанные грубой бечевой, — они стояли, лежали, были втиснуты, навалены, разбросаны, разложены, а иные даже открыты — как бы для чтения. Никогда еще я не встречал такого беспорядка… и вместе с тем точно так же мне было очевидно, что в этой библиотеке царит своего рода идеальный порядок.

За время моих путешествий я успел убедиться в том, что беспорядка (или, если угодно, хаоса) в чистом виде не существует. Имеют место лишь различные степени приближения к хаосу, обратно пропорциональные числу людей, которые находят данное положение вещей естественным. Говоря проще, чем меньше людей ориентируется среди предметов, разбросанных по комнате, тем больше эта комната приближается к хаотическому идеалу, и напротив: если подавляющее большинство людей в состоянии в кратчайший срок отыскать в данной комнате необходимый предмет, комната может считаться максимально удаленной от хаотического идеала.

Я поднял лампу повыше и осмотрелся более внимательно. Содержание книг меня не занимало; я выискивал те, которые были наиболее съедобны, и в конце концов отобрал десяток вполне приемлемых.

Абэ ждал меня у двери. Он нетерпеливо топтался возле входа в библиотеку, а когда я вынырнул наружу, набросился на меня с бранью:

— Почему так долго? — (Здесь я пропускаю все те слова, которыми он охарактеризовал мою медлительность.) — Ты погасил лампу?

— Погасил, — сказал я.

— Где еда? — спросил Абэ.

— Это книги, — поправил я.

Он махнул рукой, не желая спорить.

Пряча добычу под рубахой, я двинулся вслед за коком в обратный путь, мимо бизань-мачты, мимо грота, мимо матросов, что сидели, скрестив ноги, на палубе и штопали парус огромными и ржавыми иглами. Завидев нас, они прервали работу и разразились угрозами в наш адрес. При этом один из них ковырял иглой у себя в ухе и от удовольствия, которое приносило ему это противоестественное занятие, корчил отчаянные рожи.

Абэ остановился, чтобы показать ему язык и кулак, а я поскорее проскользнул мимо, торопясь укрыться на камбузе. Скоро ко мне присоединился и Абэ. Отдуваясь, он произнес:

— Они не посмеют бросить нас за борт.

Я молча разложил на кухонном столе свою добычу. Здесь были книги, заложенные хлебными корками, корками от арбуза, корками от копченого сала и «попками» от колбасы; а помимо того — книга в переплете из телячьей кожи и книга, написанная на высушенных листьях, — я счел, что последняя послужит неплохой приправой.

Константин Абэ разволновался, слюни потекли из его рта, а руки затряслись. Он схватил одну из книг и вырвал из нее листы, пропитанные жиром от сальной корки.

— Ставь скорей котел! — закричал он мне.

Кулинарный азарт охватил и меня — заразная оказалась штука! — и я, смеясь во все горло, поставил на огонь котел с водой, а Абэ забрался на табурет, разорвал листы и с высоты торжественно швырнул их в кипящую воду.

На поверхности бульона вскоре плавали буроватая пена и клочки бумаги. Последнее обстоятельство почему-то веселило Константина Абэ, а у меня, честно говоря, вызывало некоторые сомнения. А ну как библиотекарь или, того хуже, капитан прознают, откуда в нашем супе взялся мясной вкус!

— Ну и дурак, — сказал мне Абэ, когда я поделился с ним своими соображениями.

— Почему это я дурак? — обиделся я.

— Потому, — отрезал Абэ. Но веселиться перестал и даже слез с табурета. — Потому, — повторил он, забираясь в свой гамак и намертво после того замолчав.