— Я знаю. Я видела.

— Спой ему, — снова посоветовала Вероника.

— Не надо, — попросил лётчик.

Он поднялся и пошёл к вертолёту, неотрывно глядя на него.

— В чем дело? Ничего не понимаю… — пробормотал он, обходя вертолёт.

— Валерий Иванович, вы не ищите! Это я вам тыквой выхлопную трубу забила! Я ж вам кричала…

Лётчик подошёл к соплу и увидел, что оно действительно забито большой тыквой. Он обернулся и некоторое время с пристальным недоумением смотрел не Таньку.

— Зачем? — тихо спросил он.

— Потому что мне надо с вами поговорить, а вы не слушаете.

— Ну, говори.

Танька молчала.

— Ну, говори, говори…

— Я вам цепочку принесла. — Танька достала из кармана цепочку и протянула лётчику.

Тот взял её с Танькиной ладони. Спросил:

— Все?

— Нет, не все! Я хотела вам сделать официальное предложение!

— Теперь все?

— Теперь все.

— Так вот. Запомни: если я тебя ещё раз увижу… — Лётчик медленно пошёл на Таньку.

Танька живо нагнулась, подняла с земли камень — тот самый, которым она забивала тыкву.

— Вот только подойди! — пригрозила Вероника.

Лётчик вытащил из сопла тыкву и потряс ею над головой.

— Вещественное доказательство! — объявил он. — В милиции поговорим.

— Герой кверху дырой! — крикнула Танька.

— Монах в разрисованных штанах! — добавила Вероника.

И пошли в разные стороны. Лётчик — к вертолёту. Танька — к дому.

Танька пошла и заплакала. Как сказано в Библии: «И исшей плакался горько». Вероника тоже присмирела и насупилась.

Вышли на дорогу. По дороге шёл Мишка Синицын, сутулый от усталости. Мишка весь день проработал в поле на тракторе, а сейчас возвращался домой.

— Ты чего? — спросил он у Таньки.

Танька прошла мимо него по дороге.

— Чего она? — спросил Мишка у Вероники.

— С лётчиком поругались, — объяснила Вероника. — Ну ничего, мы ему тоже врезали. В милицию жаловаться полетел.

— А в милицию-то зачем? — не понял Мишка.

— А мы ему диверсию подстроили.

— Это как? — снова не понял Мишка.

— Выхлопную трубу забили тыквой. Он взлетел, а потом как грохнется, чуть глаза на колени не выскочили.

Вероника побежала догонять Таньку.

Мишка остался стоять, приспосабливая новость к своей нервной системе. Он не мог идти. Стоял и смотрел, как удаляется по дороге Танька. Видел её горестную спину, склонённую в плаче светлую голову, ноги в разнообразных царапинах, как у подростка.

Мишке никто не мешал смотреть, и он стоял до тех пор, пока Танька не свернула с дороги и не скрылась за избой Маланьи.

Лётчик набирал высоту, зажмурившись по привычке. В эти мгновения он чувствовал всегда одно и то же: животный страх.

«Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком.

Лётчик испытывал это чувство всякий раз, когда отрывался от земли и земля уходила из-под ног.

Но сегодня все было по-другому. Лётчик прислушался к себе: в животе под рёбрами было совершенно спокойно, умиротворённо и даже беспечно. Он предположил, что весь страх, отпущенный природой одному человеку, он израсходовал час назад, когда падал вниз, потеряв управление. Но это было час назад. А сейчас он не чувствовал ничего.

Лётчик приоткрыл один глаз и посмотрел вниз. Земля была зелёная и веселая. Он не поверил себе и открыл второй глаз. Было снова совсем не страшно и очень красиво.

Лётчик потянул на себя ручку управления, набирая высоту. С этой высоты уже можно было догадаться, что Земля круглая.

— Не боюсь, — снова удивился он. — Не боюсь! — крикнул он птицам.

Поднял лицо к близкому солнцу и крикнул в самое солнце:

— Не боюсь!

Солнце подрагивало лучами, будто радовалось вместе с лётчиком. Вертолет витиевато шёл в голубом небе, как гигантская радостная стрекоза.

Бабка Маланья сидела в своём дворе под вишней и пела на мотив «страданий»:

А у тебя, ну правда, Вань,

Твои друзья такая пьянь,

Такая пьянь, такая рвань,

Ну правда, Вань…

Председатель колхоза Мещеряков и «золотоискатель» по фамилии Чиж стояли посреди двора и слушали Маланьино народное творчество.

Во двор вошёл Мишка, присоединился к слушателям.

— Бабушка, — деликатно перебил Чиж, — а теперь что-нибудь старинное спойте, пожалуйста. То, что ваша мама пела или бабушка, например.

— Так это и есть старинное, — возразила Маланья. — Это мой дед ещё пел…

— Нет, бабушка. Это современное. Это слова Высоцкого.

— Так, может, мой дед его и знал.

— Вспомни что-нибудь ещё, баба Маланья, — попросил Мещеряков. — Подумай и вспомни.

— Щас вспомню, — пообещала Маланья и задумалась.

— Владимир Николаевич, — тихо спросил Мишка, — вот если у вертолёта выхлопную трубу законопатили и вертолёт упал. Что будет?

— Кому? Вертолёту?

— Да нет. Тому, кто законопатил.

— Что будет? Посадят.

— На сколько?

— Лет на десять.

— За что?

— Как — за что? Покушение на убийство и порча государственного имущества.

— Вспомнила! — сказала Маланья и заголосила на тот же мотив: — «Свистят, как пули у виска! Мгновения, мгновения!..»

— Это из Штирлица, — узнал Мещеряков.

Николай Канарейкин вошёл во двор, открыв ногой калитку.

Посреди двора стирала Вероника.

— Где твоя сестра? — грозно спросил Николай.

— В сарае.

Николай подошёл к сараю. Там было заперто.

— Таня! — позвала Вероника. — Тебя папа зовёт!

Николай хорошо дёрнул дверь. Дверь распахнулась.

На сене с распущенными по плечам волосами, как сестрица Алёнушка, сидела скорбная Танька.

— А ну встань!

Танька поднялась.

— Раздевайся! — приказал Николай.

— Зачем? — спросила Танька и стала расстёгивать кофточку.

— Наголо? — поинтересовалась Вероника.

— И ты тоже! Раздевайся! — заорал Николай на Веронику.

Вероника живо стащила через голову свои ситцевые одежонки. Скинула с ног сандалии.

Николай собрал платья и туфли и зашагал в избу.

Войдя в избу, Николай открыл шкаф и снял с плечиков весь девчоночий гардероб. Затолкал в большой сундук. Повесил сверху замок. Запер. Спрятал ключ в карман.