Возле метро мы простились. Алик повернулся и пошел, а мы смотрели ему вслед. Он улыбался - мы поняли это по раздвинутым ушам. Улыбка как бы слетала с лица и улетала в пространство. Мы стояли под его улыбкой. Была тихая, светлая минута. Как говорится в таких случаях: "ангел пролетел"...
Фильм запустили в производство. Начались съемки в павильонах.
Алик каждый день уходил на работу и возвращался вечером усталый. Карина мыла ему ноги - ей так хотелось. Она играла в покорную рабу, демонстрировала, что уважает его труд и его усталость.
Любовь расцвела. Карина похорошела. Алик ходил с лицом скромного усталого гения.
Доработчик, как впередсмотрящий на корабле, смотрел вперед, не допуская столкновений. Но не только смотрел, а иногда поворачивал руль в нужную сторону.
Кончилось все тем, чем и должно было закончиться: фильмом.
Фильм вышел на экраны в декабре и двумя копиями выполнил годовой план кинопроката. Люди покупали билеты с рук, платили по три рубля. Билет в кассе в то время стоил двадцать копеек. Переплачивали в пятнадцать раз.
В зале стоял дружный хохот. Временами он сменялся на светлую улыбку. Все, что мы вложили в сценарий, возвращалось к нам с экрана.
Алик стал знаменит в течение одной недели. В понедельник фильм вышел на экраны, а в следующий понедельник имя Алика уже сияло на кинематографическом небосклоне.
А во вторник к нему явился Архитектор с ружьем для подводной охоты. С таким ружьем ходят на крупную рыбу.
Архитектор пришел рано утром, позвонил в дверь.
Алик спросил:
- Кто? Ему ответили:
- Почта.
Алик открыл, и в его лицо полетела стрела. Стрела вошла возле носа, пронзила челюсть и вышла за ухом. Видимо, рука Архитектора дрогнула, и стрела пошла по косой. Она не только не убила Алика, но практически не принесла вреда, если не считать двух зубов.
Алик все понял в ту же секунду, отскочил в кухню и схватил утюг. Если бы Архитектор проследовал за ним, то на пластмассовую перегородку опустился бы утюг. Но сверху по лестнице кто-то шел, и Архитектор решил скрыться с места происшествия. Он спустился этажом ниже, вызвал лифт и уехал.
Алик помчался в больницу, чтобы ему вытащили стрелу. Хвост стрелы имел зазубрины, которые не давали обратного хода. Пришлось отпиливать ножовкой по металлу.
Алик сказал врачу, что это он сам выстрелил в себя. Чистил ружье и нечаянно нажал. Врач качал головой. Стрела прошла по единственно безопасной траектории. Полсантиметра выше, и это был бы смертельный номер.
- Вы счастливчик, - повторял врач. - Просто счастливчик...
* * *
Архитектор не знал, как он выстрелил, чем все кончилось. Вечером он набрал номер Алика. Трубку снял сам Алик и спокойным голосом отозвался: "Алло"...
Архитектор промолчал. Не представился. Стало ясно, что он не достиг своей мстительной цели. И самое страшное - не достигнет никогда. Второй раз он не пойдет. Это оказалось гораздо труднее, чем он думал. Это оказалось почти невыносимо - стрелять в живого человека, хоть и во врага. Недаром слово "преступление" - от "преступить". Надо преступить в себе что-то такое, что отделяет человека от нечеловека.
Архитектор понял, что на второй раз его не хватит. И заплакал. И громко крикнул в трубку срывающимся, не своим голосом:
- Сволочь! Я тебя убью!
И бросил трубку, чтобы снова плакать.
Алик никому ничего не говорил. Он раздобыл пистолет или револьвер, я не знаю разницы и не знаю, где он достал. Где-то...
Алик ждал, что Архитектор явится снова. Когда? Куда? Не ясно. Но явится, чтобы убить.
Алик ложился спать и клал пистолет под подушку. Выходя из дома, он перекладывал пистолет во внутренний карман пиджака.
Время шло, месяц за месяцем, Архитектор все не появлялся. Это состояние ожидания выматывало Алика. Он уже хотел, чтобы Архитектор пришел и все было бы решено раз и навсегда.
Архитектор не шел, однако звонил часто и в разное время. Трубку снимала Карина, иногда ребенок. Но чаще Алик. И каждый раз он слышал:
- Сволочь! Я тебя убью...
Интонация была одна и та же - истерическая, на высоких нотах.
Карина вздыхала и бросала трубку. Ребенок думал, что играют. А Алик каждый раз выслушивал до конца. Потом спокойно клал трубку и шел по делам. И чувствовал успокаивающую тяжесть пистолета.
* * *
Алик пожинал славу. Его завалили предложениями. Кинематограф, как светофор, давал ему "зеленую улицу".
У Алика появилась проблема выбора, например: какой сценарий взять тот или этот? В какую страну ехать - в ту или в эту?
В семидесятых годах поездки за границу были редкостью и привилегией. Алик получил эти привилегии и каждый раз привозил Карине наряды. Он покупал на все деньги только одну вещь, но хорошую, из дорогого магазина. И каждому было видно, что Карина - дорогая удачливая женщина, которая вытянула счастливый билет.
Все женщины во всем мире имеют, как правило, два вида одежды: выходную и повседневную. Карина совмещала эти два вида в один. Свои самые красивые вещи она носила каждый день. В чем ходила по даче, в том же выезжала в Дом кино. В этом была какая-то свобода и широта.
У меня, например, всегда существовали выходное платье и туфли. Они годами обитали в шкафу, дожидаясь своего часа. А Карина считала: выходные туфли - значит, вышел и пошел. Особой минуты не бывает. Каждая минута особая.
Карина каждую минуту была прекрасна. Но Алик не замечал. Он постоянно к чему-то прислушивался. Иногда во время застолья и даже во время тоста он как будто забывал слова. Замолкал и замыкался. Он вспоминал или в нем звучало: "Сволочь, я тебя убью"... И все становилось неинтересно.
И даже во время любви, когда душа воспарялась ввысь, когда атласная, благоуханная Карина шептала слова страсти, вдруг - как холодной водой окатывало: "Сволочь!.." И душа никуда не воспарялась. И ничего не хотелось, кроме покоя.
Алик сменил телефон, и звонки прекратились. Прошло полгода. Никто не звонил.
Алик искал новый сценарий. Не мог определиться. Чего-то ему не хватало или, наоборот, было лишним. Тишина - вот что было лишним. Эти крики из телефонной трубки связывали его с Архитектором. Пусть уродливая, противоестественная, но это была связь. А сейчас она оборвалась. Алик понял, чего ему не хватало: энергии чужой ненависти.
