- Я хочу... чтоб было классно! Ну, интересно.

- То есть, сам процесс важнее, чем результат?

- Не знаю. Наверное...

- Да, брат, мы с тобой два сапога пара. Я вот тоже хотел, чтоб жизнь была интересная. И было такое, да! Да, что там, мне казалось, что я сердце города, что во мне - его пульс, его ритм. Мои успехи были его успехами, а мои провалы он ощущал, как свои.

- Как это? - удивился Егор.

- Понимаешь, я режиссер. У меня был театр. Очень хороший театр! О нем знала вся страна и даже многие за её пределами. Знаменитый был театр, скажу я тебе! И я был знаменит. Здорово знаменит! Мой театр мог поспорить с любым столичным - московским, питерским... Блестящая пресса, рецензии в центральных газетах, обзоры в журналах, беседы со мной... Я купался в славе, обо мне снимали телепередачи, и многие известные режиссеры кусали локти, понимая, как им далеко до меня... До моего таланта, удачливости, смелости...

- А потом? - затаив дыхание, спросил Егор.

- Потом я решил, что мне этого мало - пора перебраться в столицу. Болезнь провинциала: в Москву, в Москву... Я бросил театр. Бросил все. Уехал. Меня приглашали на постановку многие, очень многие... я выбрал МХАТ.

- И что?

- А ничего. - Федор Ильич соскочил с подоконника, захлопнул окно и, пошарив в кармане куртки, висевшей у входа на гвоздике, достал смятую пачку "Беломора". - Вот, опять курю, а ведь бросил. Пять лет назад.

- Федор Ильич, а вы... вы правда сами все это бросили: ну, театр, город, все! И вот так рванули на пустое место?

- Понимаешь, все сложно. - Он закурил и стал мерить комнату быстрым упругим шагом. - Можно сказать, что... да, пожалуй, так будет правильно! что я как бы перегорел. Сжег пробки. Что-то внутри щелкнуло и... не в ту сторону меня потянуло. Показалось, что могу больше. Хотел доказать себе, что одолею и это - барьер столичности, эту кривенькую ухмылку столицы: фи, провинция! Думал, перерос свой театр, свой город. Мол, подавай покруче! Дурак!

- Почему? Ведь это нормально, когда хочется большего.

- Да, но что такое большее в творчестве? Больше спектаклей, картин, книг, ролей? Или все же их качество? Да и качество - слово неподходящее. Их живое тепло, понимаешь? А оно появляется, когда кровь свою в них перельешь, когда этим переболеешь... Вот скажи мне, друг милый, что это: если у тебя все внутри замирает, когда ты смотришь спектакль? Когда ты, пускай на пару часов, выламываешься из своей жизни и сталкиваешься с чем-то таким, чего в ней нет, а? Это что, качество - такой вот спектакль? Мастерство режиссера? Нет, старик, это тайна! И как оно получается, никто не знает.

- И даже вы?

- Я хороший ремесленник, я знаю, как поставить спектакль. Но не знаю, почему с каких-то моих спектаклей люди выходят потрясенные, все какие-то перевернутые и... живые, совершенно живые: с них слетает эта защитная оболочка, броня, за которой мы прячемся! Они чувствуют как в первый день, понимаешь! Душа глаза отрывает! А на других спектаклях этого нет. Те же актеры, та же пьеса, а все - не так. Мертвая ткань. Жизни нет. Вот почему это? Я, конечно, кое-что начал улавливать, но...

- Но об этом старались не думать?

- Понимаешь, устал я все время тянуть себя за уши. И так получилось, что тайна театра... я перестал звать её, ждать... Изменил ей. Мечтать перестал. Я забыл про то, что театр - это чудо. Просто устал. А Москва... она меня обломала. Не получилось, да. И это плата, понимаешь, плата за то, что я себе изменил. А верней испугался.

- Чего?

- Что со мной все кончено. Что я выдохся. Что все лучшее: годы, спектакли, женщины - позади. Мне показалось, что я, как пустой стакан. Был полный всегда: вот проснусь, гляжу - полный. И давай глотать. Или цветы поливать - не суть. А однажды раз: проснулся, а там ничего! Думал, источник-то не иссякает. А он взял и издох. Вот от этого я и сбежал испугался, что все увидят. Решил, что встряска, экстрим меня подхлестнут и вперед, в Москву. А она - хлесь по роже! Не вышло, прогнали... Я сторожить. Вот теперь сижу, думаю... "Молчи, скрывайся и таи..." А ты говоришь, интересно... Выходит, и это не главное. Нужно что-то еще.

- Но все-таки, что?

- Может, милость Божья?

Федор Ильич так поглядел на Егора, что у того сердце дрогнуло: во взгляде этого сильного взрослого человека была... мольба. Какая-то детская. Точно он, Егор, мог вернуть ему эту утраченную милость.

- Федор Ильич, я... - он не знал, что сказать, но понимал, что молчать нельзя.

- Не беспокойся, я в порядке, - поднял тот руку. - Кофе хочешь еще? Нет? А знаешь... - внезапно какая-то странная улыбка мелькнула у него на губах. - Что если нам попробовать?

Егор почему-то сразу завелся. Он готов был согласиться на все, что бы ни предложил этот удивительный человек, который был так откровенен с ним парнем с улицы...

- Хочешь немножечко поиграть?

- Во что?

- В театр. В жизнь. Что-то понять, почувствовать... такое, чего пока ты не знаешь.

- Пойди туда, не знаю куда? Класс!

- Класс, говоришь? Хорошо! Может, это как раз то, что нужно.

- Для кого?

- Для меня. Для тебя. Для нас! Для кого-то еще... Мы попробуем поиграть в театр. Ты сможешь собрать ребят, человек пять-десять?

- Думаю, что смогу.

- Отлично! Старшеклассников твоего возраста. Кстати, тебе сколько?

- Шестнадцать.

- То, что нужно! Мы устроим театр здесь, в усадьбе. Будем репетировать, сыграем спектакль, у нас будут зрители... чего маяться без дела все лето!? Это будет здорово: старинная усадьба, старая пьеса и совсем молодые - вы. Которых никто не знает. И сами вы толком себя не знаете. Вот и узнаете кое-что... ну как, годится?

- А получится?

- Почему нет? Не боги горшки обжигают! Прямо завтра ребят приводи.

- Я только вчера приехал и ещё никого здесь не знаю.

- Ну, это не проблема: сходи на танцплощадку в парке или на волейбольную у пруда - познакомиться дело нехитрое. У нас есть другая проблема и она - посерьезней.

- Это какая?

- Понимаешь, к осени в усадьбе откроют дом отдыха. Частный. Ремонт в моем флигельке закончен, а в главном здании он все лето будет идти. Один оч-чень крутой человечек под себя это дело прибрал! А я тут все сторожу: и главное здание, и оба флигеля, тут же стройматериалов - до кучи! Так что проблема понятна. Она не в чем, а в ком.

- Так в ком, я не понял...

- В моем нанимателе, в этом самом крутом. Разрешит он нам тут в игрушки играть, это ведь его частная собственность! В райсовет за разрешением не пойдешь...

- Разрешит! - улыбнулся Егор. - Он мой дядя!

Глава 2

СБОР ТРУППЫ

- Эй, Егорыч, ты жив? Вставай, день на дворе!

Резкий веселый крик, стук в дверь, дядина голова просунулась в комнату.

- Ну, ты даешь! Подъем, у меня к тебе дело есть.

Егор потянулся, зевнул, сел, спустил ноги на пол.

Пол приятный, прохладный, в комнате тоже прохладно, хотя солнце, видать, распалилось вовсю: из щели в занавесках бьет косой луч золотой, на стене прозрачные отблески света. Стена как будто шевелится, движется под этими бликами, отвечая на ласку света. В луче мельтешат пылинки, занавеска дышит под слабыми дуновеньями воздуха, все живет, движется...

Егор натянул майку, джинсы, отдернул занавески, распахнул окно в сад. Под окном ковер незабудок, анютины глазки, кусты жасмина, за ними беседка, увитая диким виноградом. Плети крепкие, гибкие, ещё голые, только кое-где вылезают упругие сжатые желтовато-оливковые листочки. За беседкой сад: вишни, яблони. Вишни цветут, и в комнате плавает легкий их аромат. А вот ещё запах знакомый, да сильный какой! Черемуха... Она далеко - за забором, участок большой, но все равно дух черемухи, лишь только ветерок доносит его, поглощает все ароматы, он сильнее других цветов...

Егор вздохнул и сел на кровать. На душе кошки скребли. Казалось бы, чего напрягаться: живи и радуйся! Только какая-то острая колющая заноза засела внутри. Никому он не нужен! У матери своя жизнь, дядя Боря взял его к себе по её просьбе, из жалости... А чего не взять: денег у него куры не клюют, от одного лишнего рта с него не убудет и места хватает - вон какой дворец тут отгрохал: трехэтажный особняк с башней и зимним садом! Будет ещё бассейн строить... миллионер хренов! Туалетный король! Откупил в двух районах московской области право на строительство общественных туалетов, теперь не знает, куда деньги девать!