- Пап, тут так здорово! Это место - оно... Оно дышит. И всякую секунду тут все меняется. Это невозможно объяснить, просто оно как будто само на нас смотрит. И его выражение изменяется - ну, как выражение лица!
- Молодец! Самую суть ухватила. Теперь подумай как это живое дыхание на фотографии передать. Чтобы душа этого места на снимке ожила. Это трудно, но у тебя получится, не сомневаюсь. Подскажу: образ ищи через освещение свет выразительность кадру дает. Контрастность света и тени. Блики солнца и выступающие из тени очертанья предметов передадут неуловимую прелесть этого дня, закатного солнца, смотри - оно ведь клонится к закату. А самое желанное время для фотохудожника - рассвет и закат!
- Ой, я знаю, знаю! Пойдем туда!
И Сеня увлекла папу в самый отдаленный уголок Патриаршего пруда, где густая листва была вся насквозь прошита лучами солнца.
- Вот оно, чудо! - указал папа на косые лучи, словно ласкающие все вокруг: зеленоватую гладь пруда, подернутую легкой рябью, светлые скамейки, кроны деревьев, кое-где начавшие желтеть, медленно плывущие как во сне фигурки людей... - Свет - он как божественный поцелуй... как зримо явленная любовь. Погляди на мир - разве не волшебство?! Вот она, красота!
И папа, больше не отвлекаясь на разговоры, принялся снимать. Он работал с каким-то яростным вдохновением, совершенно преобразившись - таким Сеня отца ещё никогда не видела. Как будто сил в нем прибавилось втрое, да, какое там, - вдесятеро! Глаза горели лихорадочным блеском, все движения были быстрые, точные, всего его переполняла литая мускульная сила. Словно душа обретала зримую форму в каждом упругом жесте, в каждом движении... Душа управляла рукой - и Сеня впервые воочию увидала, что такое вдохновение и как красив человек, охваченный этим порывом...
Она никак не могла оторваться от этого зрелища, а потом, словно опомнившись, начала снимать. Папа ещё дома показал ей, как это делается, тем более, что никакой особой хитрости не было: наводи камеру, да нажимай на кнопочку - вот и вся хитрость! Ее фотоаппарат - обыкновенная "мыльница" - не требовал специальных профессиональных навыков, и Сеню целиком захватил невероятно увлекательный процесс, именовавшийся съемкой!
Они оба опомнились, когда начало темнеть - над мерцающей гладью пруда зажглись фонари, выхватывая из темноты таинственные уголки, казавшиеся островками неведомого мира, слышались отдаленные взрывы хохота, поднялся легкий ветерок, и загадочный трепет листвы зашептал над головой. Мир укрылся во тьме, овеваемый дуновением тайны, и казалось, что духи слетелись к пруду и попрятались до поры в его шелестящей листве...
- Ну что, пойдем? Нас уже дома заждались, наверное... - с явным сожалением вздохнул папа.
- Уже? - с тоской откликнулась Сеня. - Тут так хорошо... не хочется уходить. Будто и не Москва это вовсе. А... - он не нашлась, что сказать, и тоже вздохнула.
- А вот что же это за место такое и почему оно так притягивает, расскажут наши с тобой фотографии, - утешил папа. - А иначе и не стоило огород городить, иначе мы с тобой вовсе и не фотохудожники, а неумехи безрукие, которых к этому делу и близко нельзя подпускать! Вперед, проявлять фотографии!
- Впере-е-е-ед! - подхватила папин клич Сеня и они, чуть не бегом, направились к дому.
После ужина Сеня с папой заперлись в проявочной - бывшей кладовке, оборудованной под фотомастерскую. Красный фонарь, баночки с реактивами, кюветы с прозрачной жидкостью, специфический запах... Сене нравилось в папином закутке, её давно тянуло сюда, но только теперь впервые разрешено было переступить порог святилища и наблюдать за процессом.
Папа священнодействовал: на нем был старый халат, Сене тоже велели накинуть фартук: химия - вещь едкая и приставучая! Пока папа вставлял пленку в увеличитель, разводил в кюветах проявитель и закрепитель, Сеня ждала, затаив дыхание: процесс казался ей на диво загадочным и увлекательным!
- Пошло! - шепнул папа, когда на белоснежном прямоугольнике фотобумаги начало проявляться смутное изображение.
Сеня только что не завизжала от удовольствия - так её взволновало это зрелище.
- Тихо! - велел папа, погрозив указательным пальцем. - Фотография шума не любит.
Первой папа проявил Сенину пленку - первый дочерин самостоятельный опыт. И, похоже, мир фотографии принял её, впустил сходу и без колебаний. Съемка удалась!
- Ну, старушка, - покачивал головой Николай Константинович, выуживая очередную мокрую карточку пинцетом за уголок. - Похоже, это твое - с ходу самую суть уловила! Ты погляди только, какие они живые!
И вновь они пережили вместе мгновенья ушедшего дня, вспоминая его во всех подробностях, во всех деталях...
- Что ж, тебя можно поздравить, дочь! Поздравляю! Высохнут - и предъявим, вот наши порадуются! Ну, теперь поглядим, что там у меня получилось.
Папа заправил в увеличитель свою пленку, установил нужный формат... и о, ужас! Квадратики фотобумаги невесело колыхались в растворе, по-прежнему оставаясь девственно-белыми. Вся пленка была засвечена.
- Как же... как это получилось? - папа, как потерянный, тер пальцами лоб, вздыхал, разводил руками...
- Может, пленка дефектная? - предположила Сеня.
- Да нет, пленка качественная, "Кодак". Я её всегда в магазине фирменном покупаю... Ума не приложу!
Они выбрались из темной комнаты, яркий электрический свет ударил в глаза...
- Папочка, не расстраивайся, завтра снова туда пойдем! - Сеня вертелась вокруг отца, стараясь поймать его взгляд.
Но взгляд отец отводил, покорно кивал, понурился, сгорбился...
- Мать, где там у нас мерзавец-то? - шагнул он на кухню к маме.
- Коль, может не надо?
- Надо, Лелька, надо, дочь у нас - прирожденный фотохудожник. Такое грех не отметить.
Мама достала из шкафчика чекушку водки - "мерзавчик", как её называли, быстро нарезала помидоры с луком и зеленью, маслом заправила, извлекла из банки с рассолом сочные хрустящие огурцы...
- Ну, Лель, за первый Сенькин успех! - папа поднял граненую рюмочку бабушкину, ещё довоенную...
- За тебя, Коленька, дай Бог тебе сил! - отозвалась мама.
Сеня мялась на пороге, не зная, присесть ли к столу или тихонечко ускользнуть восвояси...
- Бог, говоришь... - папа задумчиво глядел на свет сквозь грани стекла. - Хорошо бы, конечно, если б Он был. Только... ох, мама, мама! - он уронил голову на руки, стиснул кулаки, и Сеня заметила круглое гладенькое оконце лысины у него на затылке...
- Ну, Коленька, ну, милый мой! - зашептала мама, обнимая его и глазами делая дочери знаки: мол, уйди, отцу лучше побыть одному... - Мама твоя сейчас вот глядит на нас и сокрушается, что ты все мучаешься. Негоже так сердце рвать, нужно радоваться - светлая она душа была, и сейчас на свободе. Коленька, с ангелами она, ты поверь мне, я сердцем чувствую...
- Ангелы... - глухо проронил папа. - Где они, твои ангелы? А смерть вот она! Хоть бы одним глазком на маму... - и это последнее, что Сеня услышала, - она плотно прикрыла за собой дверь на кухню и на цыпочках пробралась в свою комнату.
Если бы папа поверил, что все есть: и Бог, и ангелы, и вечная жизнь, верил, как верит она, Ксения, которой поведал об этом не кто-нибудь, а домовой - дух, который знает об этом не понаслышке и все это видел своими глазами!.. Знал бы папа, что здесь, в этой жизни, ангел-хранитель всегда рядом с нами - за правым плечом, и Проша видел её, Ксениного ангела, видел своими глазами, сказал ей о нем... а она, Сеня, просто онемела от счастья: знать, что ты под защитой, что тебя никогда, ни на минуту не оставят один на один со злом - это так хорошо! Конечно, беда приходит, но часто мы сами её призываем на свою голову, когда творим невесть что! От нас так много зависит и там, на небе, и здесь, на земле - об этом говорил ей Проша, домовой, который все знал! И Сеня верила ему, верила без оглядки - Проша не врал, он попросту не мог врать, потому что ложь - от лукавого, а Проша нечистиков и все их свойства на дух не переносил, не такая его душа, недаром его чистым сделали... Ну и что, что оплошал он, доверия не оправдал, не беда - выправится, и все будет, как надо, вот только, что же делать с папой, как ему помочь? Ведь Проша ни за что не согласится ему показаться, он только для неё сделал исключение, а папе - ни-ни, ни за что, и как теперь быть, что делать?! Без доказательства папа ни в жизнь не поверит, что жизнь не такая, какой видится, а без этой веры он так и будет жить в полсилы, и сумрачной, пасмурной, хмурой будет эта бездыханная жизнь...
