- До свидания, Нил Алексеевич. И... спасибо вам. Спасибо за все! Не вспоминайте меня... плохо.
Дверь хлопнула, стылый морозный воздух вздохнул у дверей... Никита как сидел на своем стуле, так и не смог подняться. Он сейчас что-либо плохо соображал.
- Ну? Чего сидишь? - неожиданно тепло улыбнулся ему Левшин. - Догоняй свою подругу. Ты, что, одну её в ночь отпустишь?
Никита стремглав вскочил, в одну минуту собрался, запихнул в карман дубленки Женькин шарф, подхватил тяжеленную печь подмышку, бросил... и кинулся на шею к Нилу Алексеевичу.
Рыдания помимо воли рвались из горла.
- Ну что, брат? Любовь - это дело такое... Придется помучиться! Но она, брат, того стоит, ты уж поверь мне, старику...
Левшин закашлялся, закурил, легонько прихлопнул парня по плечу и подтолкнул к порогу.
- Приезжайте, когда все у вас утрясется! - крикнул он, высовываясь на улицу вдогонку Никите, со всех ног догонявшему свою беглянку. - Все у вас будет хорошо, мальчик, слышишь? Хорошо-о-о-о...
Его крик истаял во тьме Рождественской ночи. Где-то вдали послышался слабый, глухой удар колокола.
Глава 14
ШЛЮЗ
Никита догнал Женю у ручейка в самой глубине крутого овражка. Она запыхалась, волосы рассыпались по плечам, щеки пылали, а в глазах светилось упрямство.
- Женька, погоди... Ну, куда ты, глупая!
Он нагнал её и, с силой ухватив за плечи, развернул лицом к себе.
- Ты ж замерзнешь без шапки. На-ка, надень.
Кит бросил в снег свой неподъемный груз - печку для обжига - и осторожно, чтобы не вызвать очередного приступа ярости, достал из кармана шарф, плотно укутал им её шею, потом вынул из её сумки шапку и аккуратно, бережно надел ей на голову. Та стояла покорно, не сопротивлялась. А когда он так же тихонько и заботливо вдел её измерзшиеся ладони в рукавички, лежавшие тут же - в сумочке, прежде надышав на них горячим своим дыханием, она... расплакалась.
- Ну, маленькая, ну, милая моя! Ну, что ты? Все хорошо! Сейчас приедем домой - электрички ведь ещё ходят - отогреемся... и все потихоньку наладится.
- Ничего.. не на-ла...дится, - лепетала она, задыхаясь от слез, - ты нич-чего не... зна-ешь!
- Я все знаю, маленькая! И даже то, чего ты не знаешь... Только ты погоди немножко - до Рождества осталось всего каких-нибудь два часа. Ну, может быть, чуть побольше ... А после все будет у нас с тобой по-другому по-новому. Ты просто верь мне и все!
- Ни по-новому - ни по-ста...рому... нич-чего не будет у нас! Пот-тому, - ох! - она задохнулась совсем и приникла к его груди. - Потому что по-старому я больше жить не могу...
- Вот и хорошо! И не надо! Будем просто жить! Это ж так здорово, Женька! Рождество! Снег кругом! Никого... И новая жизнь начинается!
- А по-новому жить мне не дадут. Меня не пустят туда - в эту новую жизнь... Ой-ей-ей! - она совсем сникла и заплакала как маленькая, изо всех сил вцепившись в воротник его дубленки.
- Давай мы с тобой сейчас просто сядем на электричку, - уговаривал он её, осторожно высвобождая свой воротник из её цепких лапок. - А потом успокоимся и подумаем обо всем. Хорошо?
Она подняла зареванное, но все равно прекрасное свое лицо, - самое драгоценное, что было у него в мире! Постояла с минутку, вглядываясь в его глаза, как будто могла прочитать в них ответ на все вопросы, терзавшие её бедное сердце. И просто сказала:
- Да.
И хлопотливая электричка унесла их прочь из заснеженной сказки - там, вдали осталось Абрамцево, искрящее драгоценными высверками нетронутого снежка, скамья Врубеля и церковь, расписанная васильками, в которую они так и не заглянули, и Нил Алексеевич Левшин - подвижник с душою ребенка... потому что только ребенок может с такой любовью и преданностью всматриваться в красоту мира, для него ещё первозданного... Один из тех, кто, не требуя ни почестей, ни наград, удерживает на своих плечахсводрусской культуры.
А Женя и Кит сидели на жесткой холодной лавке качавшегося вагона - у окошка сидели, прижавшись друг к другу. Им было хорошо. Женя сразу задремала - сказалось все пережитое за эти нелегкие дни. А Никита... он думал думу нелегкую.
Ему предстояло трудное возвращение.
Нет, о родителях, - как это и не прискорбно, - он не думал теперь. Что сказать Жене? Признаться в том, что он почти всю ночь провел под окном старухи или нет? Что он все видел, все слышал... И даже более... Он подслушал разговор тетки с ужасным демоном и знает то, чего не ведает сама Женя. Он знает, кто убил её мать! И разве может он, - вот так, сразу! огорошить её этим известием? Мол, тетушка твоя, к которой ты все последние годы бегала как собачонка, маму твою отравила! Да, он этим Женю убьет! Ну, не убьет, - но в душе её сорвется что-то, сломается... И скорее всего, он станет ей ненавистен! У неё удивительно тонкая и ранимая душа, а потому реакции очень часто - взрывные, опасные. Ей ведь столько пришлось пережить!
Но главное - он должен помочь ей поверить в себя, а не в проклятое теткино наследство! Уберечь от страшного дара старухи - его девочка не будет колдуньей! Не станет прислужницей тьмы!
Но ведь они приближаются к Москве - к городу, где теперь эти самые силы тьмы гуляют на воле! Там, в Абрамцево, под защитой любви, которая проницает все, к чему ни прикоснетсягений художника, данный ему от Бога, там они были в безопасности. И кольцо молчало. Оно "заговорило" только тогда, когда Женя достала эту фигурку. И уж он-то - Никита - знал, кого эта фигурка изображала...
Это была старуха!
Главное продержаться до Рождества, главное - не пустить тудаЖеню. А там, - он почему-то был абсолютно уверен в этом, - зло отступит.
Но идут волхвы под Вифлеемской звездою - идут и теперь, в эти минуты, где-то здесь, на земле... И чудо повторится. Оно повторяется снова. Волхвы уже близко... Скоро они возвестят миру, что спасена любовь.
Ей, грядет младенец-спаситель! Грядет Рождество...
Господи, только бы поскорее!
Они миновали "Таининскую", и Женя проснулась. Она потерлась щекой о Никитино плечо. Зевнула, прикрыв рот ладошкой.
- Что, уже скоро? - она выглянула в окно. - Какая сейчас будет станция?
- Сейчас "Перловская" будет. Потом "Лось". Если, конечно, не ошибаюсь. Но, вроде бы, так. Мы уже совсем близко - минут двадцать осталось. Устала?
- Ну что ты! Я так хорошо поспала. У тебя так хорошо на плече... Я и не думала, что ты такой... мягкий!
- Да, какой я мягкий, - буркнул он, отвернувшись.
Он и не знал, что бывает с сердцем, когда его тронет ласковое слово любимой...
- Никита?
- Чего?
- Мне мама снится. Она сидит в беседке, увитой плющом, улыбается и... от её рук тянется такой тонкий лучик, который поднимается в небо. Он потом расширяется и превращается в прозрачный мостик и ведет туда, где звезды и ангелы. Там все светится, там так хорошо! Там ждут нас.
Он крепко обнял её. И глуховатым голосом начал читать любимое мамино стихотворение - "Синюю звезду" Гумилева.
"Я вырван был из жизни тесной,
Из жизни скудной и простой,
Твоей мучительной, чудесной,
Неотвратимойкрасотой.
И умер я... и видел пламя,
Не виданное никогда.
Пред ослепленными глазами
Светилась синяя звезда,
Как вдруг из глуби осиянной
Возник обратно мир земной
Ты птицей раненой нежданно..."
- Нет! - вдруг вскрикнула Женя и, вся дрожа, прильнула к нему. - Я не могу! Это так... так...
- Я не буду, не буду, только ты не волнуйся! Ты успокоишься, и потом мы вместе потихонечку станем читать стихи. Просто это так хорошо, что сразу и не выдерживаешь... да?
Она молча кивнула и уткнулась носом в его рукав. Помолчала. Подняла голову и с надеждой взглянула на него.
- А как ты думаешь, я так смогу... нет, не как Врубель! Но просто... чтобы вещи живыми у меня получались, и людей радовали, и все тогда
становилось бы на свои места - и жизнь, и... да?Я тебе сейчас открою свою самую заветную мечту. Только ты никому не расскажешь?
