Мы теперь постарались след в след за Василий-царевичем идти. По дороге, как могли, поправляли пошатнувшееся материальное положение. Перо у жар-птицы выдернули, правда, от него все мешки истлели и в карманах дырки появились. Еще поймали на живца очередную бабу-ягу. Живцом была одна ткачиха-повариха, что собиралась выбиться в царицы, поэтому ей Тристан голову и заморочил, обещая подыскать голодную и раздетую королевскую особу. Так вот яга, ради спасения своей узко функциональной жизни, показала нам источник огненной воды. Когда Тристан ее туда макнул, она почему-то сгорела. А местные мужики пьют спокойно и огненную, пока есть на что. Еще шапку-невидимку изъяли мы у двух богатырей. Каждый из них пытался ее приватизировать. А мы с Тристаном решили, что собственность она народная, то есть наша. Поэтому хитроумно отправили богатырей на состязание в триатлоне, мол, кто победит, тот шапку и хапнет. Ха-ха.

Остановились на один день у царя Долдона. Думали, на один, когда я ему шкалик огненной воды дарил. Так он, балбес, ее за живую воду принял.

Оказалось, что Долдон дал обет не есть обед, пока не отдаст свою дочь в жену тому, кто принесет ему живую воду. Или наврал царь все? Возможно, Люденс и тут подгадил.

Ладно, приняли мы с Тристаном решение — я по-быстрому женюсь, а потом в темпе отваливаю, мол, медовый месяц лучше провести в какой-нибудь индийской сказке. Молодую жену можно будет по дороге обменять на что-нибудь стоящее…

Итак, играем свадьбу, музыканты выкаблучиваются на дуделях и сопелях похлеще рокеров и слова-то все у них похабные. А потом один из них, которому я “мясоедовскую” заказывал, сообщает:

— Совсем умаялись мы, на этой неделе уже третье бракосочетание нашей царевны Ирины Мягкой Перины играем.

Я обрадовался.

— Значит,— говорю,— наутро развод?

— Наутро похороны — злой дух всех женихов подряд душит. А нам опять надобно песнями заливаться. Иной раз поминки потешнее выходят, чем женитьба.

Меня холодный пот прошиб, невеста чувствует неладное, за запястье меня берет своей клешней и больше не отпускает. Так и ведет в опочивальню, как задержанного, а там уже злой дух из-под кровати выглядывает. На мое счастье царевна около койки замешкалась, не сообразила сразу, под какую руку меня положить. Я смекнул, здесь последний шанс, сделал прыжок с переворотом через ее захват и клешню разомкнул. А она вломила по моей шее кулаком — в глазах темно, но еще не нокаут. Провожу аперкот, она бьет хуком слева, я едва успеваю пригнуться. Падаю на руки и пытаюсь подсечь ее. Стоит как столб. Вскакиваю и провожу удар сафьяновым сапогом по верхнему уровню. Она перехватывает мою ногу и берет на прием “мельница”. Позвоночник трещит. Но я передавливаю ей яремную вену и, пользуясь ее секундным замешательством, бегу к двери.

Дверь заперта на амбарный замок, из кувшина аспид ядовитый выползает. Я прыгаю прямо в слюдяное окно ласточкой. А невеста самострел наладила и, пока я на земле валяюсь, пускает в меня стрелу за стрелой — еле успеваю откатываться. Я делаю вид, что она попала — зажал наконечник под мышкой, “ох” и “ах” кричу, надеюсь, что отвяжется. А она выпускает из разбитого окошка веревочную лестницу и спускается за мной. Говорит, ухмыляясь, мой ты навек. Я, помню, закричал: “Отстань, Глафира”.

И оглох от взрыва. Это Тристан выстрелил из царь-пушки по бой-бабе.

Промахнулся, досадно. Попал в дворец — тот рухнул, как карточный домик. “Ты что наделал, подонок?— прочитал я по губам молодой женщины. — Там же, под развалинами, весь калым остался, добытый у басурман.”

Она голыми руками стала разгребать завалы, а мы кинулись удирать от нее по столбовой дороге. За час добежали до владений царя Афона. Здесь мое боевое дежурство и закончилось.

31/08/28. Майор-инженер Рубакин. Письмо прочитано. Эх, Прозоров. Это ж вполне естественно, что Тимофеева тебе отставку дала и предпочла Афанасия. Он хоть и подлец, но человек ученый. А ты — неуч, из всех ВУЗов тебя выперли. Можешь, конечно, говорить, что себя искал. Ну, а что нашел? Стал записным солдафоном, люди от тебя слова нормального не слышат, только:

“предъявите, никак нет, не положено”. Теперь уж нечего, дружок, плести ахинею, что Машу Кощей унес. Ладно, извини, Савелий. Это я на тебя от огорчения обрушился. По части Шварцэрде твой бред правдивым оказался. Словно подменили его. Бледный, поганый, на тебя, Прозоров, все валит, дескать, ты в вычислительную среду навводил всяких вирусов. Я Шварцу говорю, никакие вирусы не создадут остров Буян. Ты попробуй модель этого процесса слепи, может и выяснится злой умысел самих разработчиков. А он мне — эта модель сверхсложная, и в Принстоне таких не делают, потому что бифуркация на бифуркации. И снова: Прозоров, Прозоров. Выгнал я его взашей из кабинета, чуть пинка не дал.

Нет, надо срочно переключиться на другую тему. Ты, сержант, кажется, Глашу обидел. Зря. С Глафирой Ивановной у меня связаны более нежные воспоминания. Помню, идет она через проходную, задними булками поигрывает, какой-нибудь сержантик кричит: “Ой, тетенька, скучно, дай поцеловать”. А она откликается: “Ну-ка, кулибин, почини меня”…

В общем, Служба тогда в соку, в чести была, и не только у девок, но и у начальства. Черная униформа, галуны, позументы. Первый случай в мировой практике, когда одна и та же организация ведает обычной охраной, чистотой технологии, соблюдением режима доступа и обработки, состоянием всех видов памяти. Тогда, как раз, крупные боссы поняли, что программирование — это страшная штука, а среди программистов — половина маньяков. Целые отрасли, да что там отрасли, страны выходили из строя благодаря всяким компьютерным вирусам, бациллам, глистам. На курсах нас учили векторному программированию, тогда пошедшей в гору теории игр, а также кунфу, применению контраффективных средств и методам скрытого допроса.

А институт, первенец отечественной векторной киберологии? О нем журналист мог написать статью, разве что нафаршировав ее унылыми фразами:

“типизируют ситуации, векторизируют влечения, цифруют реальность”. Первенец, едва из пеленок, приступил к половому созреванию и, быстро возмужав, занялся всякого рода извращениями и непотребствами. Деловые игры, моделирующие активность покупателей, производителей, изобретателей, властей, неформалов и прочих, быстро обрастали чудными идентификаторами типов и линий поведения: вектор кощея, драйв бабы-яги, стимул молодильных яблок. Вначале слова из сказок брались в кавычки, а потом стали писаться без всякого выделения. Появились первые диссертации и монографии с доселе возмутительными названиями: “Драйв Змея Горыныча и карьера менеджера”, “Принцип оборотня в рекламе”, “Браки между богатыми и бедными как проявление вектора Иванушки-дурачка”, “Облик бюрократа как мертвеца-дарителя”, “Диктатура: соединение драйвов царевича-змееборца, кощея бессмертного и двоих из ларца”. Попробуй, сразу пойми, что драйв “двоих из ларца” — это способность людей работать без материального вектора (а, значит, за спасибо) под воздействием красивых слов начальства. Не один день, не одну ночь учил я такую мутоту.

Мережко, как раз, был первым, кто нашел не только названия векторам и драйвам, но и четкие правила их взаимодействия там, где никто не искал. В сюжетах сказок и мифов. С легкой руки Василия Леонидовича даже правительственные экономисты заговорили о народном хозяйстве сказочными словами. Подземный мир — теневое производство. Медные, серебряные и золотые царства — территории с однобоким развитием. Убегающий колобок — цены в условиях инфляции. Это, вроде, не предвещало беды. Однако, с некоторых пор сотрудники разных отделов и, в первую очередь, ОРИС, стали употреблять деловую игру в качестве азартной забавы. Сюжетные зависимости сделались правилами ходов, персонажи — фигурами разного достоинства. А забава — главным способом времяпрепровождения. Кадровая картотека поведает нам, что типичный сотрудник научных отделов — холост или разведен, дома проводит меньшую часть суток, да и то в подготовке к следующей смене, увлечений не имеет, за пределами института вообще активность не проявляет. Все ушло туда, в чисто поле игровое.