— Ну, а мне-то зачем надо, чтоб они были устойчивы? Это, может, тем нардепам требуется, которые сочинили последние два закона. Но я с такими друзьями даже мочиться рядом не стал бы.
— Вашим ртом сейчас говорит болезнь. А моя задача — увидеть вас, Матвей, полноценным, здоровым и счастливым. Ваше так называемое «творчество» — это просто уход организма из состояния равновесия. Ваша так называемая «муза» — тот же самый продукт неравновесного состояния, что и остальные болезни.
Эдакие пронзительные слова Малову, действительно, никто не говорил. А вдруг, в самом деле, он, ища себя, заблудился в гнилых потемках?
— Я, пожалуй, даже взволнован заботой. И мама предупреждала меня: «Матюша, ты пустоцвет». Ну, полечи, сестричка. Прикажи сделать клизму, авось письменное искусство из меня и выскочит.
Исидова закинула ногу на ногу, и Малов заметил, что к его приходу надеть она успела только один чулок, а коленка у нее гладкая, будто не настоящая. И вообще-то, она — вполне… страсти разжигает. Наверное, он даже может под каким-нибудь предлогом до этой дамочки, в целом, и до ее коленки, в частности, дотронуться. Например, облокотиться, зашатавшись от сильного чиха. Нахрен всю писанину, если Исидова не отскочит. А ведь, пожалуй, не отскочит.
Но вдруг Малов сообразил, что она купила его за несколько минут своей мнимой доверительностью, а еще пуще своими убедительными рельефами. Не за дорого, кстати. Нет, мотать отсюда. Это ж не тюрьма. Пусть штрафанут, пусть месячишко попрессуют в исправильнике. А потом — воля. И живописуй любимых бацилл хоть пальцем на дерьме.
Раненый в душу Малов грубо толкнул дверь сестринской и, тяжко топая, отправился в свой бокс. У него найдутся сообщники, уговаривал себя горе-писатель, макая перегревшуюся голову под кран — смелые, наглые — такие, как он. Не могут не тосковать однодельцы по другим измерениям жизни. Алкоголику, наверняка, снятся парки, скамейки, щебетание птичек, стаканы с красным и белым. Бомж хочет услышать стук колес, который бесплатно понесет его на юг, к звенящим истекающим соком базарам и надежной крыше теплого небосвода над головой. Подданный Венеры, должно быть, соскучился по боевым подругам. А террорист тоскует по звонкому выкликанию лозунгов в кругу товарищей по борьбе. И возможности для побега найдутся, даже при запертых дверях и зарешеченных окнах. Есть у кое-кого золотые руки, пригодные для распиливания решеток, есть подсобные материалы для вязания веревок.
В дальнейшем Малов не терял времени даром, он намекал своим товарищам, он отзывал их в сторону по одному и по двое. Однако…
— Сменять светелку-бокс на коммунальный подвал в крысиной республике? Где живот болит и фурункулы чешутся,— огрызнулся бомж Андрон. — Шалишь, инженер человеческих душ. А до юга поди доберись. Сбросят пацанята под колеса, и читай в газете: «Снова найден бездокументный труп».
— Ну, залудил, Матвейка. Мне что опять в ханурики подаваться? — возмутился алкаш. — А я ведь могу сейчас не только сантехником, но и в космическом центре служить. Подам запрос за подписью главврача, дескать, с пьянкой завязал, готов к тонкой работе над ракетами. А пока останусь здесь, опыт свой буду охапками передавать молодежи. Понял, пис-ссатель?
— Ну, может, добрый витязь, хватит точить свой меч Онан,— подступился Малов к спидоносцу Никите. — Или чудом нашлась та неприхотливая девушка, которую ты смог притянуть за уши?
Спидоносец толково объяснил, что торопиться ему особенно некуда. Он любит плотски свою надувную подругу и, пока что платонически — не отвечая уколом на укол — сестру Исидову. Малов удивился. Значит, такой распространитель заразы как Никита уже довольствуется малым. В том же ряду дивных исцелений явно находятся и разумные преобразования других однодельцев. Это означает, что доктор Козлов действительно обладает страшной лечебной силой. Но только ли лечебной?
Даже некогда юный террорист Петя посмотрел взглядом старухи.
— Мы уже немолоды, а там,— он махнул на окно,— ничего от таких как мы не надо. Ты, хоть и «носатый», а не пробил лунку и не всплыл наверх. Связи у тебя лишь на уровне очереди по сдаче пустой стеклотары и художества твои никого не возбуждают. Значит, ты заранее всем надоел. Что ты ТАМ забыл, Малов?
— А ты, значит, прикипел к этой убогой жизни, маленький?
— Мы ТАМ появимся,— мечтательно закатив глаза, заявил юноша,— однако, новыми лучшими людьми. Я всегда хотел быть вместе с товарищами, только товарищи попадались не те. Но сейчас мы работаем на какую-то очень серьезную Систему. Она не бросит на полпути, она позаботится о нас, потому что мы будем ее витриной. «Люди полностью совместимые с киберсистемами — совместимые с Будущим». Вот какая вывеска зажжется у нас на лбу. А не таким, как мы, сильно поплохеет. В этом можешь быть уверен, Малов. Но надо делать то, что требуется Системе, а не то, что прибредится твоему гнилому кочану. И тогда Система всегда будет стоять за твоей спиной. Ты уже никогда не останешься один против всех. Тебя не посадят на перо криминалы, тебя не потопчет легавка. Все будут понимать, что с тобой не стоит связываться… Слушай, если Системе понадобится, я стану даже слону яйца качать. Это вполне отвечает моим принципам.
И Петя вернулся к починке дверного замка.
— Между прочим, Малов, у меня здорово получается. И ты не ерунди, а подыщи себе занятие. Так скорее окажешься на воле.
Мысль о сообщниках исчезла из головы Малова также быстро, как и появилась. Он — волк-одиночка. Звучало красиво и ободряюще. Но нужно торопиться. У него в голове будто мокрая тряпка прохаживается — там с каждым днем все менее пестро, все более серо.
Малов принялся было обрабатывать решетку окна коронкой зуба и свивать из сэкономленной туалетной бумаги веревку, даже пытался сигнализировать наволочкой от подушки наблюдателям из общества защиты животных.
И вдруг решил — хватит цацкаться. Диверсия, захват заложников, киднэппинг, надо показать серьезный мужской подход.
И в означенный час нечто, похожее на разладившийся автомат, ворвалось в ординаторскую, где дежурил врач Куценко и, грузно навалившись со спины, принялось вязать докторские руки, приговаривая: «Тебе — каюк. Сейчас наступит, долго мучиться не будешь». Маленький доктор однако не растерялся, будто предвидел такой выброс злой энергии. Он, уйдя чуть вниз и вбок, ткнул громилу острым кулачком в пах, а потом резко выпрямившись — острым затылком в нос. Находясь в сильном затемнении, агрессор стал выдавать удары, которыми можно было уложить и быка хороших размеров. Но доктор аккуратно уходил от немилосердных кулаков. А затем подловил момент. Когда озверевший налетчик хорошо открылся, Куценко сделал захват руки, и, вывернув кисть, направил его тело в стену.
Впрочем, отчаянно борющийся киднэппер сумел немного свернуть и попал в стеллажный шкаф. Тот превратился в обломки и осколки. Спирт покинул разбитые колбы. Почуяв его запах, распоясавшийся злодей заревел как динозавр, который упустил вкусную добычу, и чиркнул спичкой. Той самой, прибранной со стола доктора.
Голубые огоньки сразу украсили руки и спину Малова. Чтобы избавиться от язычков пламени, он кое-как поднялся на четвереньки и, в обрамлении деталей шкафа, стал скакать по комнате, оставляя красные лучи от порезанных рук и коленей. Малова вынесло в коридор, но он не слышал топота ног, сотрясающего пол. Затем плотная материя облепила его, как земля покойника. Боль брызнула и замерла, покачивая ядовитыми головками. Он разглядывал их, а игла хозяйничала в его заднице. Боль унялась резко, ее сдернули как пенку с молока. Но вместе с ней ушел и воздух, будто Малова подсоединили к мощной помпе.
— Выключите насос, черти,— беззвучно орал он.
Насосы и черти были не при чем, химия поглаживала его дыхательный центр и щекотала клеточные мембраны, а потом погасила импульсы в коре и подкорке мозга. В покрывших мозг потемках и молчании появились неизвестные враги. Идя вглубь, они изводили смертным ядом все мешающее им и не трогали то, что доставляло им уют.