Апеков уже с неделю работал в этих местах и почти всякий раз, когда направлялся в пещеры, встречал Сашу. Сначала дорогу пересекало лениво жующее стадо, затем появлялся он сам с кнутом через одно плечо, транзистором через другое, баском покрикивающий на своих подданных. Широкополая, небрежно заломленная шляпа, дешёвый джинсовый костюм, высокие, с отворотами сапоги делали его похожим на киноковбоя, но вблизи впечатление рассеивали льняные, на зависть девушкам, кудри до плеч, чистая синева глаз, мягкий, сквозь загар, румянец доверчивого лица, – хоть сейчас пиши с него идиллического пастушонка, нестеровского отрока, кроткого Леля. Правда, для этого его надо было не только переодеть в холстину и лапти, но и снять нашейную, с гаечкой, цепочку. А заодно поубавить мускулов, перекат которых сразу придавал его как будто хрупкой фигуре мужицкую основательность.

Встречи вряд ли были случайными. И то сказать, человек, шарящий по склонам, что-то высматривающий в скалах, лезущий во все грязные норы и щели, не мог не вызвать любопытство. Первые дни Саша лишь здоровался издали, наконец попросил огонька, чтобы прикурить, и, слово за слово, разговор завязался. Сам собой последовал и ожидаемый вопрос. Очарованный кротким сиянием глаз паренька, Апеков было увлёкся, начал целую лекцию о пещерной живописи, о значении для культуры всякой находки, однако вскоре почувствовал, что в сознание собеседника его слова входят, как гвозди в вату. Археолог не сразу уловил перемену, ибо заинтересованное внимание не покинуло Сашу, оно просто обратилось внутрь, словно в незримой двери незаметно повернули ключ – вроде бы ничего не изменилось, но дверь уже заперта и стучать бесполезно. Когда же уязвлённый Апеков в досаде скомкал свои объяснения, Саша только взмахнул пушистыми ресницами и сказал:

– Наука.

Не сказал – подытожил. Дождь. Солнце. Лес. Стадо. Наука. Точка! Предмет выделен, обозначен, значение его очевидно, говорить больше нечего.

Это и вовсе рассердило Апекова. Но, подумав, он решил, что для парня из лесной глухомани наука и все с ней связанное примерно то же, что звезды в небе: не заметить нельзя, но нужды в них никакой. Так и здесь – обычная дань любознательности. Кто этот посторонний и непонятный человек? Учёный? Ага… Теперь понятно, и думать тут больше нечего.

Они попрощались, и Апеков остался в уверенности, что больше преднамеренных встреч не будет. Он ошибся. Стадо все так же продолжало пересекать его путь, хотя трудно было понять, как Саше это удавалось. Пещер здесь было немало, район мог оправдать надежды, но пока не было даже намёка на успех, и Апеков часто менял маршрут. Коровы же не летают. Тем не менее, выбираясь на новую дорогу, Апеков уже знал, что, скорее всего, услышит впереди треск кустарника, сопение, затем в просвете покажется гладкий, в черно-белых разводах, коровий бок, а там и Саша появится, поздоровается, заговорит или пройдёт мимо.

Спустя день или два после первого разговора Саша поинтересовался, сколько ему, Апекову, платят. Апеков ответил. Саша задумчиво перевёл взгляд на коров.

– Понятно…

– Что именно?

– У меня на сотню больше… Но-о, лешая, куда прёшься! Снова констатация факта как некой самоочевидности. Он,

Саша, пасёт стадо, обеспечивает надой и нагул, ему и платят больше, чем учёному, который занимается тем, без чего прожить можно. Все справедливо, иначе и быть не может.

Так это понял Апеков – и расстроился, оскорбился, больше за себя и науку, хотя отчасти и за этого, с васильковой синью в глазах, прагматика, нестеровского, в джинсах, отрока. Но ему тут же пришлось убедиться, что он понял не все, а может быть, вообще ничего не понял.

– Что ж, – спросил он резко, с некоторым раздражением, – так и будешь всю жизнь коров пасти?

Синь Сашиных глаз всколыхнулась недоумением, словно он спрашивал: учёный человек – неужели не понимает?

– Не… – пояснил он, помедлив. – Мне в армию скоро.

– Ну, в армию…

– Буду проситься в лётчики. Меня возьмут, я здоровый. Там прикину, может, в космонавты переберусь.

Если бы за плечами Саши расправились крылья, Апеков, возможно, удивился бы не меньше. Поразили его не сами слова, а их обдуманная уверенность: вот захочу стать космонавтом – и стану, ничего особенного.

Над ухом, оголтело жужжа, вычерчивали свои орбиты мухи, поодаль благонравно паслись коровы. Сто вёрст до ближайшего города! Во все глаза глядя на Сашу, Апеков присел на шершавый, нагретый солнцем валун. Ничего себе пастушок! Аи да дите пейзанское… И ведь прав. Были бы ум, воля, здоровье – и вполне может осуществить свою жизненную программу. Гагарин тоже не с академии начинал…

И все же Апеков не мог подавить в себе ощущение нереальности. Ведь кто перед ним? Пастух. Такие, как он, и, главное, точно так же пасли стада ещё в неолите. Десять тысячелетий назад! Пирамид не было, когда они вот так же пощёлкивали кнутом, кричали: «Но-о, куда прёшь!»

И так же над ними жужжали мухи. Ничего с тех пор не изменилось. Настолько не изменилось, что, не будь эта профессия обыденной и в двадцатом веке, ею наверняка заинтересовались бы исследователи далёкого прошлого. Реликт же, профессия древнего неолита! И – нате вам: от стада – к звёздам, от кнута – к пульту черт знает какой техники; и синеглазый пастушок говорит об этом как о чем-то естественном, и верно говорит. А ты, высокообразованный современник, видя эту фантастику будней, глядишь на паренька, как на чудо какое-то…

– Да-а, – сказал наконец Апеков. – Программа, брат… Учиться нужно.

– Подучусь, конечно. А как же! В армии сейчас знаете какая техника? Не хочешь – заставят.

Тоже верно. Зачем переть в гору, если туда ведёт эскалатор? Только не атрофируются ли мускулы от такого подъёма?

– Расчёт, расчёт… – хмурясь, проговорил Апеков. – Много званых, мало избранных. В космонавты стремятся тысячи, а попадают единицы. Ты это учёл?

– Попадают же… Вы мне другое скажите. Тогда, лет через пятнадцать, не много ли будет космонавтов?

– Много? Понятия не имею… Тебе-то что?

– А то. Неинтересно. Здесь я один пастух, другого попробуй найди. Меня ценят, А когда много – фыо!

– Так в этом ли дело?!

– В этом тоже.

Апеков запоздало смахнул со щеки слепня, ожесточённо потёр укус. Ну и времечко, ну и мальчик!.. Обычный феноменальный мальчик, который ещё взвешивает, подаваться ли в космонавты или не стоит. А что? Хороший заработок для него не проблема. Профессию выбрать – кругом дорога. Образование, в случае чего, не то что дадут – навяжут. Звёздочка героя? Она и девчонке-доярке светит. Значит, что?..

Ничего. Горит в глухомани голубой огонёк телеэкрана и зовёт, завораживает, манит… И вот, уважаемые, перед вами племя младое, незнакомое – теледети. Извольте им дать обещанное.

– Ещё надо дело найти по душе, – осторожно сказал Апеков.

– Это как?

– А так! Мне вот и платят негусто, и работа выпадает тяжёлая, и славы никакой, а я своё дело ни на какой космос не променяю. По душе оно мне.

– Так и мне моё по душе.

– Коровы?

– Они. Характеры. Машка, вон та, комолая, мне грибы ищет. Как мукнет в подлеске, значит, белый или подосиновик. Научил.

– И как же?

– По Павлову, а дальше сам соображал: у животных не одни рефлексы.

– Ну и учился бы на зоопсихолога, раз это тебе по душе.

– По душе-то оно по душе…

– Тогда чего же?

– А так.

Саша скусил травинку – и словно опять повернулся незримый ключ. Он был здесь, рядом, сидел все с тем же открытым простоватым лицом, но был далеко, в себе. И есть будто человек – и нет его: одна видимость. «Чего ему от меня надо? – с лёгким раздражением подумал Апеков. – А ведь надо…»

В теплыни неба плыли пухлые облачка, запах нагретой травы размаривал, во всем был покой, вокруг паслись дородные коровы, с барственной ленью отмахивая хвостами кусающую нечисть. Лезть под землю, вообще делать что-либо не хотелось.