- Возьмите меня завтра с собой, - внезапно сказал Саша.
Апеков бегло поморщился.
- Именно завтра?
В вопросе отчетливо прозвучала ирония, которая была отповедью даже не настойчивой, а прямо-таки категоричной просьбе юнца, и намек, что научная работа вовсе не предмет праздного экскурсантства. Но весь этот ясный почти для любого городского парня подтекст совершенно не дошел до Саши.
- Мне трудно найти подмену, а на завтра я договорился, - объяснил он бесхитростно.
Апеков замешкался с ответом. Отказывать не хотелось, ибо просвещение долг всякого культурного человека, да и Саша интересовал его все больше; но любопытствующий в пещерах, где всякое может случиться, совсем ни к чему.
Вот это сомнение Саша, казалось, понял молниеносно. Его глаза осветила смущенная улыбка.
- Там в одном месте, куда я еще мальцом лазил, рисуночки какие-то, пояснил он, улыбкой как бы извиняясь за это свое вынужденное многословие. - Я и хотел показать.
- Так что же ты сразу не сказал?!
- Я сказал.
- Когда?!
- Да с вами попросившись, - у Апекова был такой вид, что Саша тут же поспешил добавить: - Раз говорю что или прошусь куда, значит, с делом, это все, кого ни спросите, знают.
- Ага... ага... - только и смог выговорить Апеков.
Ну конечно! В деревне все всех знают настолько, что желают здравствовать прежде, чем ты успел чихнуть, а если вытекающая отсюда манера разговора постороннему непонятна, то кто же виноват? Однако Сашина деликатность простерлась до того, что он пояснил и другое.
- Надо же и мне на вашу науку глянуть, а то ее по телеку мало показывают.
Лаконичней мог сказать только математик, словами "очевидно, что..." опускающий целый период рассуждении.
Ничего не изменилось вокруг, была все та же теплынь и так же дремотно пахли травы, но у Апекова охолодело лицо. Словно от дуновения чего-то, словно ему кто шепнул: ты предупрежден!
Предупрежден? Но о чем? Что перед тобой, быть может, новый Ломоносов? Так ничего похожего: и время не то, и познание как таковое Сашу вроде не увлекает. Иная у него нацеленность, что-то другое он ищет, ему самому неясное и то ли существующее, то ли нет.
Абсурд, осадил себя Апеков. И тут же усомнился. Что если перед ним не юношеские метания, не социальное иждивенчество и не прагматизм крепкого, себе на уме человека, а нечто иное, чему и названия нет, но ради чего пытливо осматривают все духовные горизонты мира?
Апеков тряхнул головой, взглянул на Сашу, который небрежно поигрывал кнутом, и наваждение сгинуло. Все было явно проще: прежде крестьянский сын обстоятельно, чтобы не прогадать, высматривал на ярмарке конягу. Теперь значение коняги приобрела профессия, а ярмарка расширилась на все стороны света. Вот и все, в принципе ничего нового.
- Хорошо, приходи.
Говоря это. Апеков уже не верил в "рисуночки". Он успел пригасить надежду - и потому, что привык скептицизмом защищаться от разочарований, и потому, что знал, сколь легко ошибается глаз профана (природа тоже "рисует", да как!) Но проверка была его долгом, да и Саша заинтересовал, хотя в манере того держаться было что-то неприятное, Апекова раздражающее.
Он появился чуть свет: Апеков еще не выбрался из палатки, когда послышалось знакомое шарканье трущихся друг о друга ботфорт.
- Сапоги - это зря, - наскоро собираясь, сказал Апеков. - Под землей нужны кеды, примерь мои запасные. На!
- Для че? - в обкатанную радио и телевидением Сашину речь впервые прорвалось инородное слово, точно он сейчас чувствовал себя не на людях, а дома. - Босиком полезу.
- Ноги поранишь.
Саша только пожал плечами, как бы давая понять, что предстоящее - и его дело тоже. Вообще в его движениях, голосе проступило что-то хозяйственное, мужицкое; снаряжение Апекова он осмотрел так, словно брал его на свою ответственность. Апеков снисходительно подумал, что и сам, верно, прошел ту же проверку. Ладно, пусть тешится...
От ручья, где стояла палатка, Саша сразу свернул в болотце. Они минут пять хлюпали по кочкам, затем продирались сквозь кустарник, такой густой, что можно было идти, лишь пригнувшись к сырой и темной, как в погребе, земле. Понемногу наметился каменистый подъем. Похожий на лисью нору лаз открылся взгляду, лишь когда до него осталось два шага. "Вот так, - не без досады отметил Апеков. - Под боком, а год бы искал - не нашел".
Объятие сырых стен, холодящий ток воздуха, луч фонаря, который как бы с усилием проталкивал мрак, - все было привычным. Кое-где ход превращался в подлинный шкуродер. Оставалось надеяться, что сюда некогда вел иной путь; Апеков удивился, обнаружив в себе эту надежду.
Ход как-то сразу расширился и теперь вилял, пересекаясь с другими столь же удобными для движения галереями. Саша уверенно игнорировал одни ответвления и столь же уверенно нырял в другие, по виду иногда тупиковые.
- Ты так все пещеры вокруг деревни облазил?
- Не-е. Только эти.
- Почему именно эти?
- Интересно было.
- В других нет?
- Так те на виду, известные.
- Будто! По некоторым, как я заметил, никто не ходил, следов никаких.
- Кто же без дела ходит...
- Ты, например.
- Я себя проверял. В других, если что, найдут, а в этой - без поддавков. Интересно.
- Ничего себе проверочка! Ты себя только так испытывал?
- Не... Вот скажите: машину по всякому проверяют, а человека - нет. Это разве правильно? Он, бывает, и гонит не по своим ухабам.
- Ну, брат... Во-первых, человека толком и не умеют проверять, во-вторых, он и не машина. На стенд испытательный нас, что ли?
Свет фонарей с усилием разгонял мрак. Унылый извилистый ход был так однообразен, что Апеков мысленно ахнул, когда очередной поворот вдруг вывел в крохотную пещеру, чей свод, казалось, усеивали бабочки. Они точно присели отдохнуть. Малейшее движение света будило трепет полупрозрачных крыльев, как если бы они разом готовились вспорхнуть, наполняя все переливчатым блеском беззвучного полета. Не верилось и не хотелось верить, что это лишь мертвое мерцание света в плоскостях тончайшего кальцита, таким живым было это трепетание.
- И ты молчал! - вырвалось у Апекова.
- А чего говорить? - негромко ответил Саша. - Вас другое интересовало.
