Дмитрий Биленкин
Часть возможного
- Его состояние?
- Делаем, что можем, - уклончиво ответил главврач.
Он с сомнением разглядывал посетителей. Кто они такие? Тот, что постарше, с сединой в висках и благодушными манерами, хорошо смотрелся бы за столиком ресторана. А вот молодой производил впечатление рашпиля таким жестким и колючим было его лицо. Похоже, не друзья и, конечно, не родственники больного, хотя оба возбуждены. Еще чемодан у левой ноги молодого посетителя, скорей даже ящик или сундук, громоздкий, почти квадратный, никто с таким в больницу не ходит. Сундук-то зачем?
- Думаю, пора объясниться, - старший посмотрел на молодого. Тот кивнул. - Разрешите представиться: профессор кибернетики Саркизов Иван Семенович. Мой друг, - легкий наклон головы в сторону, - Чикин Артур Сергеевич. Кандидат наук, литературовед. Дело у нас к вам сугубо научное и не совсем обычное.
- Так, так, - сказал главврач.
- Нам известно, что положение Илляшевского безнадежно.
- Безнадежна только смерть, - возразил главврач.
- Допустим, допустим! - округло взмахнул рукой кибернетик. - Но надежда либо есть, либо ее нет. Тон и смысл ваших слов заставляют предположить...
- Что вам нужно?
- Это не так просто объяснить, - профессор смущенно поерзал. Илляшевский - писатель, возможно, вы читали его книги.
- Нет.
- Неважно. Писатель он некрупный, но настоящий. То есть у него было свое видение мира, свой стиль, и работал он честно, причем не обольщался размерами своего дарования. Что ж, литературе необходим и скромный талант, если он уникален. Так было с Илляшевским. Это достойная жизнь, которая вплетается, может быть, малозаметной, но добротной нитью...
- Очень любопытно, - прервал его главврач. - К сожалению, мое время ограничено.
- И наше, - голос у "рашпиля", как и ожидал главврач, оказался грубый. - Но вы ошибаетесь, если думаете, что мы его тратим зря. Объясните ему напрямик, Иван Семенович!
- Терпение, немножко терпения! - адресованная главврачу улыбка содержала извинение. - Нами разработана методика, которая позволяет - как бы это получше сказать? - выделить, выявить, получить еще не созданные, но зреющие в сознании произведения искусства.
- Что?
- Я выразился, конечно, не совсем удачно, вы уж простите, - улыбка стала почти сконфуженной. - Но тонкости метода, теория, принцип - это действительно отнимет много времени, которого нет ни у вас, ни у нас и еще меньше у Илляшевского. Так ведь?
- Так, - вырвалось у главврача.
- Он без сознания?
- Да. Но я по-прежнему не понимаю...
- Сейчас, сейчас, - заторопился профессор. - Вам, очевидно, лучше, чем нам, известно, что память можно пробудить введением электродов в соответствующие участки мозга. Наш метод, как мы надеемся, даст неизмеримо больше. У человека, который живет творчеством, возникают стойкие образы будущих произведений. Мы уверены, что нам удастся их выделить из подсознания и...
- Вы хотите, чтобы я сделал трепанацию черепа умирающему?! Вы с ума сошли!
- Нет, нет, вы не так нас поняли! Никакой трепанации! Вы же снимаете энцефалограмму?
- Конечно.
- Вот! Наш аппарат столь же безвреден. Надо лишь наложить датчики, этого достаточно. Согласитесь, что датчики не могут повредить Илляшевскому.
- Которому все равно нечего терять, - рубанул Чикин.
Первым желанием главврача после этих слов было выгнать обоих. Возмутила его не техника эксперимента, даже не его содержание, которое он представлял еще смутно. Дело было в самом факте опыта на умирающем. Вот именно: опыт на умирающем!
Он стиснул пальцы так, что они побелели.
- Никто не имеет права, - проговорил он размеренно, - ставить какой-либо эксперимент на человеке без его на то согласия.
- Согласие есть, - тихо сказал профессор. - Вот, - он положил на стол бумагу. Главврач уставился на нее. - Илляшевский знал о наших работах. Знал и доверял. Документ зафиксирован нотариусом, можете убедиться.
- Не надо, - сказал главврач, отодвигая бумагу. - Есть еще долг врача.
- У нас имеются официальные отношения наших институтов! - кибернетик поспешно извлек их.
- Уберите! Может, я отстал и чего-то не понимаю, но я тут хозяин, и мне ваша затея не нравится.
- Научное значение эксперимента...
- Возможно. Но есть еще этика и мораль.
Кибернетик отчаянно всплеснул руками.
- Этика и мораль, говорите? - голос литературоведа ворвался, как боевая труба. - Может, еще простая человечность? Тогда ответьте, что вас обязывает бороться за жизнь человека до последней секунды? Использовать для этого все средства?
- Какое это имеет отношение? - не выдержал главврач. - Кто вы, собственно, такой? Как вы можете сравнивать, вы...
- Сухарь, может, стервятник, да? - Чикин вскочил, дрожа от возбуждения. - Поймите же наконец вы, вы поймите, что у нас та же забота, что у вас! Вы хотите продлить жизнь Илляшевского, и мы хотим того же, только мы можем, а вы нет. Можем другими средствами, неужели неясно? Да разве жизнь человека только функционирование его сердца, почек, желез внутренней секреции? Разве физическим существованием исчерпывается все и вся? Есть дела, мысли, чувства, которые не обязательно кончаются с гибелью тела, а продлевают человека вплоть до бессмертия! Почему, как вы думаете, Илляшевский согласился на опыт? Он верил, что нам удастся продлить его духовное существование! Что ж, он без сознания, почти мертв, губите своей "гуманностью" то, чему он хотел, но не успел дать жизнь. Будьте его...
- Помолчите, ради бога, помолчите! - кибернетика точно подбросила пружина.
Но главврач уже разгадал смысл непроизнесенного слова. Оно его не смутило, даже не задело, поскольку было несправедливым. Его смутила неподдельная страсть обвинителя. Впервые главврач ощутил в себе неуверенность. Что, если его позиция всего лишь поза заскорузлого профессионала, возмущенного вторжением в привычную сферу чего-то нового, чуждого ему, небывалого? Небывалого, вот в чем, пожалуй, дело...
- Сядьте! - сказал он резко. - Вы видите одну сторону, я другую, а кто прав, неизвестно. Дайте план опыта, публикации, что еще там у вас...
Он погрузился в чтение, немного гордясь своей способностью возвыситься над собственным мнением. Минуты две был слышен только шелест листаемых страниц, и главврач чувствовал растущее напряжение тех двоих. Перебарывая себя, он с треском захлопнул тапку.
