Я понял, что хотя поручик и пьян, но надо быть настороже.

- Ага, вспомнил. Голос этого субъекта я слышал при любопытнейших обстоятельствах. Это было после того, как мы расшлепали банду железнодорожников на станции Дымка. Нас окружила матросня в доме мукомола Печерского. Мне удалось спрятаться среди хлама в подвале, и оттуда я слышал обрывки разговора...

- Вы много выпили, и теперь вам в каждом встречном чудится большевик. Нашли над кем куражиться! Мой брат и курицы не обидит... Где уж ему соваться в военные дела, - вступилась за меня Катя.

- Прошу прощения, мадам! - капитан вытянулся перед Катей, как перед генералом. - Долг старшего обязывает примирить враждующие стороны. Поручик погорячился. Снисходительствуйте!

Но поручик уже не мог успокоиться.

- Дикари! Они не хотят служить в Народной армии. Бастуют! Ты это понимаешь, капитан? Бастуют, сучье племя! Нет, тут нужны не сладкие речи агитаторов Комуча, не поповские молебны, не заклинания меньшевиков, а довольно-таки простая вещь - пуля. Эта маленькая штука делает чудеса навсегда вышибает из черепа всякие бредовые идеи. А что еще делать? Мы с капитаном Бельским последними вырвались со станции Дымка. В одной деревне нужно было сменить лошадей. Мужичье заупрямилось. Но стоило расстрелять парочку, и лошади мигом появились.

- Потому-то вас и ненавидит народ! - вдруг осмелела Катя. - Убивать людей только за то, что они не хотят терять своих лошадей!

- Не вашего ума дело, милейшая! - оборвал ее поручик и, схватив фуражку, выбежал из квартиры.

- Вот видите, - не то шутя, не то серьезно произнес капитан, - упустили поручика, а с ним и счастливый случай приобщиться к одному из отрядов особого назначения. А ведь завтра-послезавтра вы могли бы начать свою карьеру!

- Это какую же карьеру, господин капитан? - дрожащим голосом спросила Катя.

- Дело в том, что через два-три дня отряды, с которыми имеет дело поручик, уходят под Бугульму... - уточнил капитан.

Я понял, что капитан и в самом деле говорит серьезно, и тоже с серьезным видом сказал:

- В таком случае не могу ли я при вашем содействии вступить в один из отрядов?

Капитан рассмеялся.

- К сожалению, мое слово не имеет никакого значения для командования отрядами особого назначения. Чего таить, ведь я всего-навсего пехотный офицер, мобилизованный в Народную армию. А чтобы зачислить русского человека в чехословацкий отряд, требуется рекомендация офицера контрразведки, на худой конец - благоприятный отзыв полковника или генерала.

- Нет худа без добра! - обрадовалась Катя. - Ни с полковниками, ни с генералами мы не знакомы, а от офицеров контрразведки пусть оградит нас господь бог.

- Я солидарен с вами, милосердная наша сестра! Ведь пока поручик служил в войсках, он был нормальным офицером, а связался с контрразведкой - не узнать: пьет запоем, нервничает, бесится. И все оттого, что упустил в Бугуруслане несколько важных большевиков - председателя Совдепа Розанова, наркома образования латыша Глузмана, члена ревштаба Леонида Сокольского...

Часы пробили двенадцать.

- Позвольте, господа, откланяться, - щелкнул каблуками капитан.

Гости ушли, и я уже было уснул, но меня разбудил сильный стук в окошко.

- Извиняйте за большое хлопотание! - послышался голос фельдшера Клавдия.

Рядом с ним, будто из-под земли, вырос глухонемой.

- Послушай, дорогой! - заговорил "глухонемой", как только вошел в комнату. - Гостиницу "Сан-Ремо" помнишь? Тогда вспомни и то, как однажды привел ко мне группу чехов...

Я вспомнил случай, когда по дороге с вокзала к центру Самары помог военнопленным чехам отыскать гостиницу "Сан-Ремо", где председатель чехословацкой секции РКП(б) Ярослав Гашек формировал добровольческий отряд из сочувствующих Советской власти пленных чехов, словаков, венгров и сербов, съезжавшихся из Сибири, Урала и других мест из лагерей военнопленных.

Вспоминая ту далекую пору, я благодарю случай, который свел меня с замечательным человеком - Ярославом Гашеком. Но тогда ни я, ни близкие мне люди не могли знать, что рядом с нами жил не только убежденный коммунист, но и выдающийся писатель.

Я спросил у Гашека, в чем он нуждается, предложил деньги.

- Дело сложнее, чем вы думаете, - ответил Гашек, - нас ищут и если найдут, то повесят. Нам нужно временно исчезнуть, и чтобы никто не знал, где мы.

Я написал записку матери, просил ее приютить на пасеке "глухонемого" вместе с фельдшером Клавдием.

- Слава, может быть, ты и проводишь их до Семенкина? - предложила Катя. - Ведь ты сказал, что едешь туда...

Я быстро собрался и вместе с Гашеком и Клавдием вышел из дома. У ворот мы попрощались. Я рассказал им, какими селами безопасней добираться до деревни, в которой жила моя мать, а сам поспешил на вокзал, чтобы с первым же поездом уехать в Бугульму: нужно было во что бы то ни стало опередить отряды особого назначения. Несколько позже я узнал, чем закончилось путешествие Клавдия в Семенкино.

Война в Поволжье началась по линиям железных дорог, в разгар разрухи: не хватало паровозов, топлива, вагонов, не было даже керосина для фонарей стрелочников.

На вокзалах городов и на узловых станциях оседали тысячи пассажиров. Женщины с грудными и малолетними детьми, старики с домашним скарбом заполняли помещения вокзалов, платформы, перроны, осложняли работу железнодорожников, мешали нормальному продвижению воинских и грузовых поездов. И остановить этот грандиозный поток людских масс не могла ни одна из воюющих сторон. И вот, не сговариваясь, коменданты прифронтовых городов и узловых станций обеих сторон стали выдавать пассажирам специальные пропуска на "право" перехода на территорию противной стороны. А дальше каждый мог идти, куда он хотел.

В сейфах командования белых войск находились планы оперативных перебросок полков и дивизий. Но чего стоила эта хранившаяся за семью печатями тайна, если сами перевозки по дороге Самара - Уфа раскрывали оперативный замысел врага: его главные силы сосредоточивались вокруг узловой станции Чишмы, а это значило, что враг готовит наступление на Бугульму и Симбирск.

Прошло совсем немного времени, и я постиг многие премудрости, которые помогали мне в моей нелегкой службе. Мне уже не составляло труда, взглянув на состав, пусть даже из окна вагона, определить, какое подразделение в нем следует.

Среди пассажиров, возмущавшихся царившими на железных дорогах беспорядками, я чувствовал себя как рыба в воде. Но хаос на транспорте служил, видимо, достаточно надежным прикрытием для разведчиков обеих сторон. Правда, чем ближе к линии фронта, тем чаще белогвардейские и чешские военные патрули заходили в вагоны, придирчиво проверяли документы и вещи и при малейшем подозрении арестовывали.

Ночью на какой-то станции поезд остановился. Орудийная стрельба, доносившаяся из-за леса, как бы сигнализировала, что дальше поезд не пойдет. Пассажиры нехотя покинули теплушки и разбрелись кто куда... За приличное вознаграждение меня согласились взять с собой оказавшиеся здесь цыгане, и благодаря им я довольно быстро добрался до Бугульмы.

* * *

Вагона командующего на станции не было; видимо, он находился еще в Симбирске. Я обошел тупики товарного двора и обнаружил там штабной вагон командира Петроградского отряда Волкова.

Волков был мрачнее тучи. Он молча выслушал мое сообщение о сосредоточении перед фронтом значительных сил белых, молча свернул цигарку, закурил.

- Каждый день можно ожидать наступления белых и чехов, а мы ушами хлопаем. Командующий войсками Симбирской группы Иванов руководит нами с берегов Волги, за триста верст. Ох, не доведут до добра эти эсеры и золотопогонники.

- Среди бывших офицеров есть и честные люди, - возразил я. - Например, товарищ Гай. Ведь он тоже офицер, правда, из солдат. А как воюет! Я уже не говорю о нашем Тухачевском. Да и всех эсеров нельзя валить в одну кучу.

- Сколько серого ни корми, все равно он в лес смотрит! - не сдавался Волков.