– Я все утром слышала. Я подслушивала.

Она смотрела на него снизу вверх. Весь ее вид говорил о том, что ей страшно к нему обращаться и тем не менее она решилась не отступать.

– Не хотела она вам говорить, сестра то есть. Очень она его боится. Он пьет. Он ее колотит. А Грегуара он ненавидит. Терпеть его не может – и никогда не терпел. Вообще-то он мужик неплохой, только больно крут нравом. Грегуара он всю жизнь виноватит. Лупцует его ремнем. Я порой стараюсь мальчонку спрятать, так этот его всегда находит. Ну неужели… неужели никто не может помочь…

Она с трудом выдавливала слова, а теперь и вовсе замолчала, прикусив губу. Эдуард был тронут; он поднял руку, чтобы погладить девочку, но, к его ужасу, она отпрянула, словно ожидая удара.

– Не бойся, – сказал Эдуард, тоже испугавшись, – я тебя не обижу. Я не злюсь, я рад, что ты решилась со мной поговорить. Мне хочется всем вам помочь. Поэтому я и приходил утром к твоей сестре. Послушай, – и он протянул ей руку, – давай пойдем в дом. Там мы сможем спокойно сесть и поговорить, и я тебя выслушаю.

Мадлен сперва упиралась, но потом согласилась. Она не хотела входить в особняк, пришлось ее уговаривать. Войдя, она боязливо присела на краешек кресла (в стиле Людовика XIV), опасливо поджав босые ноги и положив руки на колени. Эдуард распорядился принести ей citron presse[9] и выслушал все, что она ему рассказала – поначалу запинаясь, но потом все более твердым голосом. Эдуард примерно знал, что услышит, и только сжимал зубы, слушая Мадлен. Когда она закончила, он осторожно заметил, что хотел бы поговорить с Грегуаром.

Она подняла голову, покраснела и произнесла, стиснув руки:

– Вам и вправду хочется? Помолчала.

– Но не здесь. Сюда он побоится прийти. Я приведу его… на конюшню. Можно? Там он не будет стесняться. Он любит лошадок…

Эдуард улыбнулся – и согласился. Мадлен поднялась, обвела комнату взглядом, посмотрела на Эдуарда и удивленно сказала:

– Тут столько вещей. Зачем вам столько?

– Ну, я на них, вероятно, любуюсь, – ответил Эдуард, пожав плечами. На самом-то деле он знал, что большей частью их просто не замечает.

Мадлен озабоченно нахмурилась:

– Это ж сколько они пыли разводят.

Она ушла. Ее слова затронули тайную струну в душе Эдуарда, и он свежим взглядом окинул гостиную. И верно – вещи; безумно дорогие, но пылятся точно так же, как самые дешевые. Внезапно комната показалась ему забитой – и совершенно пустой.

На другой день, как было условлено, он пошел на конюшни, где и встретился с Грегуаром. Мадлен оставила их одних, и сначала Грегуар робел, не мог связать и двух слов.

Эдуард повел его осмотреть конюшни. Показал ему комнату, где хранится упряжь; познакомил с конями, дав малышу кусочки сахара, чтобы тот угостил лошадей. Грегуар понемногу оттаял; он рассказал, что иногда ему позволяют помогать младшим конюхам, но ездить верхом, конечно, не дают, хотя ему очень хочется.

– Я разрешаю. Садись. – Эдуард поднял мальчика и усадил на старую спокойную лошадь. Ребенок почти ничего не весил, косточки у него были тонкие, как у птицы. Мальчик глянул на него сверху, Эдуард посмотрел на него снизу. Мать его была родом из департамента Ланды, Грегуар пошел больше в нее, чем в отца, – страшно худенький, загорелый, смуглый, с узким неулыбчивым личиком и копной черных волос Он снова посмотрел на Эдуарда и улыбнулся.

И в Эдуарде что-то оборвалось. Словно прорвалась плотина, которую он давно и упорно возводил вокруг сердца. Он повел мальчика покататься верхом. Отменил все встречи на ближайшую неделю и остался в доме, чтобы каждый день проводить с Грегуаром. К концу недели он позволил мальчику пустить лошадь легким галопом. Тот все сделал правильно, не допустил и малейшей накладки. У Эдуарда замирало сердце, пока он следил за ездой. И когда Грегуар, радостный, подъехал к нему после пробежки, он ощутил такую гордость, такое чувство победы, каких не знал за все четыре года успешнейших деловых операций.

Он поговорил с Грегуаром. Поговорил с его матерью. Поговорил с Мадлен. Было решено – и с этим все охотно согласились: Грегуар поедет в Париж с Эдуардом и будет жить в Сен-Клу. Эдуард позаботится о его воспитании и будет лично его опекать. Мадлен поедет с Грегуаром в Париж, побудет с ним ровно столько, сколько понадобится, чтобы мальчик привык к новой жизни, а потом – когда и она и Грегуар будут готовы к этому – Эдуард устроит ее на курсы и найдет работу. Он изложил этот план довольно сухо, ожидая, что тот будет гордо отвергнут. Но, когда он умолк, мать Грегуара, забыв обо всем, бросилась перед ним на колени, поцеловала руку и расплакалась. Эдуард кинулся ее поднимать. Ему было мучительно горько от этого проявления благодарности. Как же он был слеп, подумал он, к чужой беде – и устыдился. Впредь такой слепоте не бывать.

Эдуард опасался, что Грегуару будет трудно освоиться в Сен-Клу и он станет тосковать по дому. Опасения не подтвердились. Дом мальчику очень понравился. Он стал баловнем у Джорджа, камердинера Эдуарда, и повара. Если прочие слуги его не жаловали, то эти двое заботливо ограждали Эдуард каждый день уделял мальчику определенное время.

Зимой он взял Грегуара с собой кататься на лыжах. Весной повез в Нормандию. Они вдвоем часами болтались на пляже – плавали, разговаривали, играли. Когда, отдохнув, они возвратились в Париж, Мадлен однажды заявила:

– Я вам больше не нужна. И Грегуару я не нужна. Я впервые вижу его таким счастливым.

Ей исполнилось восемнадцать лет. Это была серьезная, впечатлительная и очень целеустремленная девушка. Она сказала, что любит детей. Ей хотелось бы стать нянечкой в детском саду. Да, она будет учиться на няньку. Эдуард навел справки и договорился, что ее примут туда, куда она стремилась, – в английский колледж Норленд, выпустивший из своих стен не одно поколение нянек.

– Ты убеждена? Ты уверена, Мадлен? Тебе вовсе не нужно уезжать, здесь тебе всегда рады.

– Уверена Мне хочется учиться, потом работать. – Она замолчала – Мне хочется вас поблагодарить, но я не знаю как. Вы изменили всю мою жизнь.

– Верно, но и ты изменила мою, – сказал Эдуард.

После отъезда Мадлен Эдуард проводил с мальчиком все больше и больше времени – каждую свободную минуту. Как он просил, Грегуар называл его «дядя», что породило в Париже много толков, но Эдуарду не было до них дела. К ребенку он питал отеческие чувства; любил Грегуара и заботился о нем, словно тот был его родным сыном. Про себя же прикидывал: раз Жан-Поль до сих пор не женился и едва ли когда-нибудь женится, а сам он так и не встретил женщины, которую захотел бы взять в жены, Грегуар может стать его наследником. «Все, что я делаю, – думал он, – я, возможно, делаю для него. Быть может, он продолжит после меня, как я после отца».

Он проконсультировался со своими юристами и переписал завещание. После этого, поначалу очень медленно, он стал готовить мальчика к будущему, которое тому скорее всего предстояло. О наследовании он помалкивал, но осторожно пытался приобщить Грегуара к некоторым сторонам деятельности своей империи. Как отец показывал ему драгоценности, так и он демонстрировал их Грегуару. Он водил его по различным мастерским компании в разных районах Парижа, знакомил с тем, как работают опытные мастера-металлисты, инкрустаторы, художники по эмалям, огранщики, оправщики, изготовители часовых механизмов.

Последнее особенно привлекло Грегуара. У него, заметил Эдуард, проявилась техническая жилка, мальчику нравилось наблюдать, как взаимодействуют рабочие части механизма. Он был готов часами молча сидеть и следить, как собирают крохотные спиральки и пружинки; сама скрупулезность подгонки, видимо, вызывала у него восхищение.

Эдуард быстро обнаружил, что мальчик любит автомобили; поскольку Эдуард их тоже любил, у них появилось общее увлечение. Но если Эдуарда автомобили привлекали своей формой и красотой – именно этим он руководствовался в подборе коллекции, – то Грегуар любил моторы, скрытые под блестящими капотами.