– Нет, милая. – Он повернулся к ней, помягчев лицом. – На сей раз нет. Предпочту, чтобы ты оставалась здесь.

Изобел встала.

– Раз летишь ты, лечу и я, – твердо сказала она. – Если для меня это слишком опасно, то и для тебя тоже. Но ты ведь так не считаешь?

– Конечно, нет, но…

– Вот и полетим вместе. – И она наградила его своей самой обезоруживающей улыбкой. – Ты прекрасно знаешь, что не сможешь мне противиться, так лучше сразу уступи достойно.

– В самом деле?

Он усмехнулся ее вызову, но не успел возразить – она побежала к нему.

– Эдуард, милый, я лечу. Не нужно нелепых пререканий. Лучше поцелуй меня. Если хочешь, можем поспорить потом.

Изобел его обняла. Эдуард сопротивлялся целых полминуты, затем тяжело вздохнул и поцеловал ее.

Потом они действительно спорили, но Изобел настояла на своем. Наутро они вместе отправились в аэропорт. Он по-прежнему не знал о ребенке.

Жан-Поль откинулся на спину, не отводя взгляда от голого юноши, который умащивал его телеса. У парня были длинные гибкие пальцы, и кто бы догадался, что в этих тонких руках такая сила. Они работали над телом Жан-Поля, умело разминая мышцы, разглаживая вялую кожу, проникая в чувствительные складки и укромные уголки. Вниз по животу до чресел, назад к груди, выщупывая каждое ребрышко под слоем дряблых мышц и жира.

Раздвинув Жан-Полю бедра, он взялся за ноги. От лодыжек – медленно – вверх, потом снова вниз. Колени, затем все еще крепкие мышцы бедер. И еще раз – медленно – до чресел. Потом наконец в промежность, под яички, размяли обвисшую кожу мошонки, осторожно, всего одним пальцем, помассировали укрывшуюся в складке ягодиц простату. И назад, к голеням.

Жан-Поль прикрыл глаза. Господи, как хорошо; этот маленький сукин сын знает свое дело.

У Жан-Поля было белое тело, кроме лица, шеи и предплечий, загоревших на солнце. Он только что принял душ и благоухал маслом с примесью жасмина. От мальчишки же, напротив, слабо попахивало потом и еще чем-то, связанным с нищетой, дешевой жратвой, перенаселенной квартирой, бриллиантином на плохо вымытых волосах, автобусами для арабов, грязью. Жан-Полю нравится этот запах – он воплощает ритуал, игру, расстановку сил: хозяин и слуга.

Юноша был невероятно красив. Наполовину белый, с бледно-оливковой кожей, отливающей золотом в тонких полосках света, проникающих сквозь полузакрытые жалюзи, он мог бы сойти за европейца – итальянца или француза из какой-нибудь южной провинции вроде Прованса. Он даже учился во французском университете – так, по крайней мере, он утверждал. Не то чтобы Жан-Поль этому верил, но парень очень хорошо говорил по-французски, почти без акцента, так что, может, и не врал. По его словам, ему девятнадцать и он сирота; впрочем, все они так говорили, набивая себе цену. Он служил лифтером в маленькой французской гостинице и подрабатывал от случая к случаю вечерами в ресторане, где разносил выпивку. Там-то три месяца назад Жан-Поль его и углядел.

И опять от колена к чреслам, а указательный палец осторожно массирует и массирует. Жан-Поль почувствовал, что у него наконец начинает вставать. Он открыл глаза. В голове все медленно плыло и вращалось от кифа. Он с трудом разобрал, что показывают часы на тумбочке у постели. Около четырех. Боже, времени почти не осталось. Изобел с Эдуардом вернутся в пять. Конечно, они вряд ли зайдут к нему в спальню, но все же… Мысль о том, что нужно спешить и не выдать свою тайну, возбудила его. Он схватил юношу за запястье. – Давай, давай. Начинай.

Парень посмотрел на него сверху равнодушным взглядом, но в его черных глазах Жан-Поль уловил легкую тень презрения. Затем он склонился между раздвинутых ног Жан-Поля и принялся работать языком. Жан-Поль застонал, обхватив юношу за голову.

Ему нравилось это выражение глаз – презрение пополам с обидой; когда он в первый раз увидел его на лице у паренька, оно ему что-то напомнило, но что именно – это он понял лишь через много недель. Воспоминание пришло внезапно. Ночь во время войны; ночь, когда убили отца; ночь у этой суки Симонеску. Тогда у Карлотты было точно такое выражение, и оно понравилось Жан-Полю, потому что давало ему ощутить… Что ощутить? Память унеслась на волне кифа, но снова вернулась. Ощутить свою власть, вот что, потому что он платил, он покупал, а они хоть и ненавидели его, все равно себя продавали. Приятное чувство; простое и приятное. Оно придавало ему вес в собственных глазах. Он почувствовал, как член напрягся и уперся юноше в глотку. Тот едва не задохнулся, но Жан-Поль только усилил хватку и тесней прижал его голову, так чтобы до конца войти парню в рот.

Когда он впервые проделал такое с парнем, ему было стыдно. Он знал, что здесь это широко практикуется, чуть ли не в порядке вещей. Мужчины откровенно обсуждали это в клубе, пропустив два-три стаканчика. «Туже, приятней, лучше, чем у женщины, тут и спорить не о чем», – говорили они. Парни были искусней и раскованней женщин-арабок, за деньги готовы на все, буквально на все.

У Жан-Поля эти разговоры вызывали легкое отвращение, странное ощущение какой-то опасности, но в глубине души возбуждение. Это не в его вкусе: он не какой-нибудь гомосек, ему нравятся женщины, а не мальчишки с подведенными глазами и вкрадчивой хитрой повадкой. Тем не менее интересно было послушать, что говорят другие.

Потом, в первый раз… Он был тогда крепко пьян, так пьян, что почти ничего не соображал, поэтому тот случай можно списать. А затем он снова лег с женщиной – и ничего, ровным счетом ничего такого, о чем стоило говорить. Много возбуждения, много беспокойства – и никакой эрекции, вялый член так и повис между ног. Ни разу даже не дернулся, а уж она-то старалась изо всех сил, чего только не выделывала. Тогда он снова решил попробовать с парнем – ему рекомендовали того как мастера по этой части. Жан-Поль боялся самого худшего – но нет: юноша раздел его, и стояк был отменный, орудие в полном рабочем порядке, готовое к действию. На парня его член произвел сильное впечатление, а он повидал их немало. Такой большой, такой большой, ужасался парень, тут ни масло, ни вазелин не помогут; он даже закричал, когда Жан-Поль вогнал ему в зад. Впрочем, и эти крики – тоже из их профессиональных уловок, вроде как называть себя сиротой. На самом-то деле они ничего не значат.

После этою у него было много парней и несколько женщин, однако последние не вызывали прежнего пыла, особенно француженки. Он имел прекрасные возможности погулять со многими здешними женами – у какого мужчины не было этих возможностей? Бабы дурели от скуки, все их мысли вращались вокруг постели. Но после мальчиков женщины его утомляли: столько требований, в придачу к сексу подавай им еще и любовь, и у каждой полно своих представлений о том, как надо трахаться, и в какой позиции предпочтительней, и как им кончить. «Плевать мне на это, – не раз хотелось ему сказать. – Заткнись и не мешай дотрахаться». Разумеется, он этого не говорил. Он просто перестал с ними спать. Вместо них он теперь имел мальчиков. Парни делали именно то, что он велел, и тогда, когда он хотел… Пресвятая Богородица! Этот приемчик парень применил впервые, но как здорово! Потрясающе. Нет, что там ни говори, а этот мальчишка – находка. Лучший из лучших. – Ладно, хватит. Ложись…

Жан-Поль оттолкнул юношу, вынул член у него изо рта. За все это время парень не произнес ни слова. Он перекатился на другую половину постели и лег на спину. Сегодня у парня не стоял – но у него почти никогда не стоял. Жан-Поль уже давно перестал волноваться по этому поводу.

– Inbecile[28]. Перевернись на живот… Опьянение от кифа начало проходить, Жан-Поль почувствовал, как где-то на периферии его ощущений зарождаются раздражение и злость. С кифом такое нередко бывает, когда проходит балдеж. Впрочем, неважно: злость выручает. – Подыми жопу.

Юноша чуть приподнялся. Жан-Поль опустил глаза на свое умащенное тело, поплевал на ладонь, чтобы легче войти, примерился и всадил. Мальчишка охнул, но только один раз, прикусил губу и замолк. Жан-Поль качал во всю мощь, задыхаясь, крепко зажав руками узкий красивый юношеский таз. В его теле вздымались жар и ярость, страшная ярость, пробившаяся через пары кифа, ярость ослепительная, на миг перебившая даже похоть, так что он сбился с ритма, не рассчитал темпа. Как на войне, смутно подумалось ему, как на войне, как в битве, е…я напоминает сражение, она…