Грегуар не хотел ехать к Луизе. Визиту в Фобур-Сен-Жермен он противился с упрямством и упорством, удивившими Эдуарда.

– Она меня не любит, – повторял он жалобно, – я знаю. Не хочу я к ней ехать.

И никакими уговорами Эдуард не мог одолеть это сопротивление. В день визита Грегуара подготовили со всей тщательностью – сделали новую прическу, и он вымылся под личным присмотром камердинера Джорджа, впрочем, без особого рвения. Мальчика облачили в новый костюмчик из серой фланели, галстук, белую рубашку и безукоризненно начищенные ботинки. Всю дорогу до Парижа он просидел на заднем сиденье с замкнутым выражением, сложив руки на голых коленках. Эдуард так и эдак пытался его разговорить, заставить расслабиться – впустую. Грегуар упорно отмалчивался. Когда машина остановилась у дома Луизы, Грегуар испуганно воззрился на Эдуарда; тот взял его за руку и пожал.

– Полчаса, Грегуар, всего полчаса. Не нужно бояться.

Грегуар вошел в дом на негнущихся ногах, словно кукла. В гостиной он долго не решался сесть, а потом, когда Луиза в своем розовом шелковом платье вплыла в комнату, так растерялся, что забыл встать. Он вспомнил, но уже с запозданием, и неуклюже вскочил, едва не опрокинув маленький столик в форме подковы.

– Грегуар, как мило, что ты меня навестил. Садись, садись, пожалуйста…

Луиза поправила столик – возможно, чуть-чуть нарочито. Грегуар залился краской и медленно опустился на стул.

– Что ж, Грегуар, мне не терпится тебя послушать. Ты должен мне все-все рассказать. Что ты делаешь, и хорошо ли тебе в Сен-Клу, и как продвигаются занятия. Ты прилежно учишься? Эдуард учился усердно, но ведь мой милый Эдуард был очень умным мальчиком…

Так она начала и продолжала в том же духе. Эдуард беспомощно следил за ней, а Луиза бомбардировала Грегуара вопросами, на которые тот, заикаясь, отвечал все короче и односложней.

Две горничные сервировали стол к чаю. Грегуар балансировал на самом краешке стула. Луиза разливала из серебряного чайника в чашки севрского фарфора.

– Эдуард, передай, пожалуйста, Грегуару – да, поставь на столик – вон там, спасибо. А теперь не хотите ли отведать вот этих? – Она показала на серебряное блюдо с малюсенькими бутербродами с огурцом. – Или этих? – Еще одно блюдо с изысканно разложенными бисквитиками, и третье – с миниатюрными patisserie[14]. – Английский чай. Эдуард обожал английский чай, когда мы жили в Лондоне. А мальчикам ведь всегда хочется есть, правда? Итак, Грегуар, чем тебя угостить? Я специально для тебя выбирала…

– Спасибо, мадам, ничем… – ответил Грегуар, подняв худенькое личико и сжав губы.

– Ничем? – Луиза изобразила удивление. – Правда ничем? Ну, конечно, ты, может быть, не привык… Эдуард, прошу тебя.

Эдуард привстал, взял бутербродик и мрачно опустился на стул. Грегуар не мог пошевелиться из-за шаткого предательского столика в форме подковы, на котором стояли тарелочка, чашка и блюдце севрского фарфора. Мальчик застыл, убрав ноги под стул и прижав руки к телу.

– Так скажи, Грегуар, – весело спросила Луиза, нарушив молчание, – если ни латынь, ни арифметика тебе не по вкусу, то что же ты любишь? Ведь что-то, вероятно, тебе по душе?

– У Грегуара золотые руки, – поспешил вставить Эдуард. – Он умеет разобрать и собрать часы. И автомобильный мотор – тут ему Франсуа помогает, правда, Грегуар?

– Бывает. – Грегуар угрюмо уставился в пол. – Теперь он мне не нужен, я и без него справлюсь. На той неделе я сам разобрал и собрал мотор у «Порша». А дядя Эдуард обещал, что скоро даст мне поработать с «Астон-Мартином». Это моя любимая марка.

То была его самая длинная фраза за весь день. Эдуард прочитал в его глазах отчаянную мольбу о поддержке. Луиза, вероятно, тоже ее заметила, потому что коротко рассмеялась и сказала:

– Как мило, Грегуар! Но я имела в виду не совсем это. У Эдуарда, не сомневаюсь, и без тебя хватает автомехаников… О, у тебя пустая чашка. Быстро же ты успел выпить. Дай-ка я налью…

Такую откровенную грубость Эдуард уже не смог стерпеть; но не успел он открыть рот, как Грегуар встал, взял со стола чашечку с блюдцем и пошел к Луизе, которая, улыбаясь, подняла серебряный чайник.

Не дойдя до нее полуметра, Грегуар уронил чашку, которая ударилась о пол и разлетелась в осколки. Луиза огорченно вскрикнула, Эдуард поднялся, а Грегуар застыл на месте, уставившись на черепки. «Нарочно или нет?» – подумал Эдуард, но решить не мог, так быстро все это случилось.

Грегуар отвел взгляд от разбитой чашки и посмотрел на Луизу.

– Простите, – сказал он, изобразив голосом огорчение, – она разбилась. Какой же я неуклюжий.

Как он ни старался скрыть вызов, голос все-таки выдал его. Луиза поняла – и покраснела. Эдуард тоже понял и окончательно убедился, что чашка упала не случайно.

Больше об этом не говорили, и вскоре гости откланялись. Всю дорогу Грегуар просидел молча, но на подъезде к Сен-Клу вдруг тревожно спросил Эдуарда:

– По-моему, меня больше не станут туда приглашать? После того, как я разбил чашку, а вы как думаете?

У мальчика на лице так ясно читалась надежда, что Эдуард подавил невольную улыбку.

– Ну, мама, конечно, не будет гневаться – ведь это всего лишь чашка. Но, видимо, мы воздержимся от дальнейших визитов – пока что. – Он помолчал. – Грегуар, ты это сделал нарочно? Скажи мне правду.

Мальчик нахмурился. Эдуард понял, что он хотел было соврать, но передумал.

– Она меня не любит, – наконец произнес Грегуар все с тем же тихим упрямством. – Я говорил вам, что не любит. Я же говорил, что не хочу туда ехать.

Это нельзя было назвать ответом, но все было сказано. Почувствовав в словах Грегуара что-то от непримиримости Жан-Поля, а также уловив интонацию глухого упрямства, с каким кое-кто из рабочих в его луарском поместье сопротивлялся всем доводам и нововведениям, как то издревле свойственно крестьянам с их ограниченным здравым смыслом, Эдуард вздохнул и решил поставить на этом точку.

Чем скорее забудется, тем лучше, подумал он. Но больше он не станет делать из Грегуара мишень для злобных выпадов Луизы. Прошли дни; миновали недели. И когда Грегуар убедился, что новые поездки в Фобур-Сен-Жермен ему не грозят, он снова превратился в открытого миру жизнерадостного мальчугана.

Весной того же 1955 года, вскоре после описанного визита, учитель, которого Эдуард пригласил к Грегуару, нашел себе новое место и уехал. Подыскивая ему замену, Эдуард вдруг вспомнил о Хьюго Глендиннинге.

За прошедшие годы они несколько раз случайно встречались; от Кристиана, кузена Хьюго, Эдуард знал, что дела у последнего обстоят не блестяще. Несколько лет тому назад престижную должность преподавателя в Вестминстере закрыли, а другого хорошего места Хьюго не удалось добиться. Внутренний распорядок крупнейших частных школ, объяснил Кристиан, не подходит Хьюго: слишком уж он большой индивидуалист и чудак. Кристиан не сомневался, что тот с радостью приедет во Францию поработать для Эдуарда. В Англии спрос на частных учителей последнее время упал, с улыбкой заметил Кристиан: времена меняются.

Эдуард принял решение не без колебаний. Он предпочел бы отдать Грегуара в школу, чтобы тот воспитывался с другими детьми. Но мальчик, упустив несколько лет, отставал в занятиях; Эдуард опасался, что одноклассники будут его дразнить. Нужно дать Грегуару еще пару лет, сказал он себе, – пусть нагонит ровесников и обретет уверенность в собственных силах. Он подумал, что Хьюго радикально изменил его, Эдуарда, образ мышления, научил вести спор и ставить вопросы. Он подумал о даре Хьюго пробуждать интерес и будить мысль. Он напомнил себе о преданности Хьюго своему делу, о его мудрости, доброте и остроумии. В ушах у него зазвучал голос Хьюго, читающего стихотворные строки, которые Эдуард помнил до сих пор. Итак, он принял решение и написал Хьюго. Это стало его первой серьезной ошибкой.

Хьюго с трудом переносил дураков. Эдуард, отнюдь не дурак, обладающий умом живым и жадным, забыл об этом свойстве Хьюго, проявления которого ему, впрочем, доводилось видеть крайне редко. К тому же бег времени преобразил и самого Хьюго. Юношеская нетерпимость с ходом лет перешла в заметную раздражительность. Он видел, что его сверстники, наделенные меньшим умом, обошли его на жизненной стезе. Хьюго винил в этом политические предрассудки, но когда сам выступил кандидатом от лейбористской партии в 1945 году, который принес социалистам победу, то проиграл сопернику. В свои пятьдесят с небольшим он был холост и не в курсе новых послевоенных воспитательных методов. Ему не доводилось обучать мальчиков, не имевших основательной базовой подготовки по традиционным учебным предметам. Они встретились с Грегуаром и сразу невзлюбили друг друга.